Михаил Толочко - Военные разведчики XX века

— Ах вот что! Разница есть, и жаль, что ты ее не понял. Очень жаль.

— Иола, но…

— Постой. Вопрос: твои начальники — Борис Берман и оба наши генерала — отправили бы в чужую постель своих жен?

Я не ответил…

А ночью Иоланта вдруг разбудила меня. Открыл глаза, увидел, что свет в комнате зажжен, Иоланта торопливо одевается и, захлебываясь слезами, кричит мне:

— Не знаю, б… Мафальда Муссолини или нет, но ты хочешь сделать меня б…ю! Как ты посмел!..

— Елочка, успокойся. Возьми себя в руки! Пойми, что проституция — это тоже специальная необходимость и никто не упрекает…

Натягивая на себя платье, Иоланта долго путалась в складках, наконец, высунула голову и, глотая слезы, завизжала:

— Ты посылаешь меня… с каким-то полковником!

Она употребила очень грубое выражение.

Обтянула платье по фигуре, утерла рукавом слезы, схватила чемодан, выволокла его на середину комнаты, раскрыла шкаф и стала швырять в чемодан свои платья, громко всхлипывая. Вдруг остановилась, повернулась ко мне и крикнула по-английски:

— You are bastard, lousy of a bitch. (Подонок, грязный сукин сын (англ.).)

Упала перед чемоданом на колени и уткнулась лицом в груду мятой одежды.

Видя, что дело зашло слишком далеко, я решился на отчаянный шаг: сел на пол рядом, взял ее за плечи и как можно деликатнее, спокойнее рассказал о своей связи с Фьореллой Империали. Конечно, опустил конец той скверной истории. Он говорил против нас и против этой подлой работы и оказался бы для Иоланты желанным аргументом.

— Ты видишь, Елочка, что мы оба жертвы. Но жертвы добровольные. Мы взошли на костер во имя победы нашего дела.

По мере того, как я говорил, всхлипывания прекратились. Иоланта успокоилась, и я мысленно с облегчением вздохнул. И только хотел было сказать: «Ну вот, все устроилось», — и встать с колен, как Иоланта подняла лицо, и я замер: это было лицо слепой или ясновидящей; оно не выражало ничего, пустые широко раскрытые глаза смотрели поверх этого мира в мир иной.

Она спокойно поднялась. Сказала по-английски:

— Простите, пожалуйста. Отодвиньтесь немного. Спасибо.

И стала вешать платья обратно в шкаф: поднимает, встряхнет, снимет соринки, разгладит складочки и аккуратно одно за другим вешает на плечики.

Не оборачиваясь, спросила через плечо:

— Это было на мне в нашу первую брачную ночь?

— Да.

Молчание. Иоланта спокойно закрывает шкаф, раздевается, ложится в постель.

— Могу потушить лампу?

Мы лежим рядом с открытыми глазами. В темноте Иоланта говорит по-английски:

— Вы — герой. Но, надеюсь, вы понимаете, что между нами все кончено. Вы достигли своего: становлюсь женой полковника Вивальди. Но одновременно перестаю быть вашей. Вы — страшный человек. Не прикасайтесь ко мне. Вы — убийца.

— Кого же я убил, Иола?

— Меня…

…Я не собираюсь писать о советской разведке и о моей работе в ней, поражать читателя невероятными похождениями и выставлять себя героем. Я пишу о жене, и о разведке упоминаю лишь в минимальной степени, только для того, чтобы отобразить нашу тогдашнюю жизнь, ее характер и, если хотите, ее стиль.

Готовя операцию «Вивальди», вспоминали об одном забавном знакомстве — старом графе Цезаре-Адоль-фе-Августе Эстергази. Граф промотал все свое состояние, включая великолепный пражский дворец, и теперь ютился там в бывшем домике садовника. Домик состоял из одной комнаты, которую полностью занимал откуда-то снятый огромный каменный герб графов Эстергази. Он был боком косо прислонен к стене, а под ним, в образовавшейся щели, спал пожилой граф со своим молодым лакеем. Ни от герба, ни от лакея граф отказаться не мог. Это было единственное, что у него осталось от былого блеска.

Теперь мы предложили ему кругленькую сумму за фиктивный брак и на деньги советских налогоплательщиков, каких-нибудь тульских колхозников, доставили жениха в Ниццу, где его ждала невеста. Иоланте достали паспорт на имя чехословацкой гражданки Роны Дубской, дочери государственного чиновника, 25 лет отроду, разведенной.

После заключения брака новобрачного отправили назад в его щель под покосившимся гербом, в постель к молодому лакею, а новоиспеченная графиня сделала крюк в Париж и после прикосновения волшебных рук из модных фирм с улицы Мира и на деньги все тех же советских колхозников превратилась в сногсшибательную красавицу и роковую женщину.

— Вот это да! — хором сказали мы, когда в первый раз увидели ее на улице. Неделя прошла в репетировании красивых поз, в нудном заучивании новой биографии. Затем графиня Рона Эстергази с крохотной болонкой на цепочке появилась в Локарно. Это был период между двумя сезонами — летним и зимним, одна волна туристов уже схлынула, а другая еще не обрушилась на маленький городок, и блестящая одинокая иностранка не могла остаться незамеченной. К тому же она не говорила по-итальянски и нуждалась в помощи. Галантный полковник предложил свои услуги. Завязалась дружба. Потом в скромной церквушке святого Луиджи старый священник скрепил таинством брака пылкую любовь пожилого офицера и молодой аристократки, к тому времени уже успевшей получить свидетельство о разводе.

Была ли выдача Иоланты замуж моей ошибкой? Не знаю. «Преступление или геройство?» — спрашивал я тогда. Но внутренне ощущал это как жертву гораздо большую, чем если бы понадобилось отдать собственную жизнь. Я отдал лучшее, что имел, больше у меня ничего не осталось…

На полковника Вивальди я смотрел без злобы и ревности. Я издали приглядывался к нему, видел прямолинейность этого простого и гордого характера и даже радовался, что передал любимую жену в руки честного и порядочного человека. Я чувствовал себя отрешенным от всего личного и житейского.

Вскоре, пользуясь неведением Вивальди, в их дом переехала Изольда как давняя подруга и постоянная гостья жены. Я попробовал издалека закулисно удалить ее, но не смог…

…Теперь я понимаю, что в те дни я превратился в зверя. Может быть, Изольда могла бы спать спокойно, если бы ее безумно ревновал какой-нибудь бухгалтер, продавец шляпного магазина или педагог средней школы. Такие люди богобоязненны и оружием не располагают, а убить в культурной стране нелегко. Но я был человеком, прошедшим жестокую жизненную школу. Пистолет всегда оттягивал мой задний карман и главное — я был разведчиком, ответственным за подчиненную мне группу отчаянных людей. Потеряв голову, я стал опаснее зверя.

Я пишу это не для оправдания, а для объяснения. Человек всегда остается человеком и, по существу, важны только общественные последствия его поступка.

Тогда в Швейцарии я был никем, человеком с фальшивым паспортом, мой поступок и смерть Изольды прошли незамеченными. Оправдываться перед ИНО ОГПУ мне было не в чем, но перед своей совестью оправдания мне нет, и я мучительно осознаю это. Перед судом совести я признаю: «Виновен!»