Джон Лаймонд Харт - Русские агенты ЦРУ

В карьере Попова не последнюю роль играла удача. Ключевым моментом в его биографии, впоследствии сделавшим его полезным для американцев, явилось направление Попова после окончания Академии имени Фрунзе на учебу в другое высшее учебное заведение, известное под названием Военно-дипломатической академии. Несмотря на свое намеренно сбивающее с толку название, эта академия не имела с дипломатией ничего общего, а являлась учебным центром для подготовки офицеров советской военной разведки, действующей гораздо агрессивнее, чем их американские «коллеги».

После окончания второй академии этот наивный и милый, но слабый духом человек был направлен за границу в совершенно чуждое ему окружение с задачей сбора стратегической информации. Более неподходящую для этой цели кандидатуру найти было трудно. (Стратегической информацией называют сведения и оценочные выводы, используемые сильными мира сего для выработки важных военных и политических решений.) Из многочисленных и долгих бесед его американским партнерам стало абсолютно ясно, что Попов оказался не в состоянии освоить как следует даже основные принципы каждодневной разведывательной деятельности, не говоря уже о сложной и тонкой методике вербовки агентов, способных снабдить его самыми важными секретами своих стран. Как ни странно, его работа заключалась именно в вербовке агентов.

В военной разведке есть задачи, которые вполне успешно может выполнять хорошо запрограммированный компьютер, но Попову такая не слишком много от него требующая работа почему-то не досталась. Вместо этого в 1951 году его направили в Вену, сложно организованный город с населением полтора миллиона жителей, о языке, культуре и истории которого он не имел ни малейшего понятия. Хотя это было первое его знакомство с зарубежным миром, свидетельств о его первой реакции после прибытия в Вену почти не осталось. В сущности абсолютно аполитичный, но пытающийся казаться человеком, умудренным опытом, Петр, по всей видимости, старался избегать дискуссий на такие темы, как политика, в которой он почти ничего не понимал [3] Попов никогда не проявлял интереса к политике. Надо отметить, что проведенный в послевоенный период опрос политических эмигрантов показал, что 83 процента опрошенных назвали в качестве главной причины своего выезда из СССР — «желание жить на Западе». Однако по прошествии некоторого времени свобода, которую Попов почувствовал в Австрии и Германии, все-таки произвела на него должное впечатление. См.: Rossi A. Generational Differences in Soviet Union. New York: Arno, 1980. P. 435. . На процесс привыкания к очаровательному городу дворцов и парков негативно влиял и тот факт, что советское командование обычно пыталось уберечь подчиненных, оказавшихся за границей, как от культурного шока, так и от соблазнов мира денег, чтобы избежать их моральной деградации. Поэтому в стараниях избавить своих граждан не только от скуки, но и от вредного влияния буржуазного окружения, советская военная администрация проявляла даже большую заботу, чем американская. Дисциплина была строгой, трудовая неделя продолжалась шесть дней, рабочий день был долгим и заканчивался в восемь часов вечера даже по субботам. Воскресные дни отводились для занятия групповыми видами спорта и для познавательных экскурсий по городу, при этом стремление военнослужащих к индивидуальным программам по интересам строго, хотя и не всегда эффективно порицалось. Подобные ограничения вызвали у Попова обычную для него реакцию — внешнее подчинение, сочетающееся с внутренним сопротивлением.

Не имея права выбора, Попов с женой поселился в «Гранд-отеле», одном из самых шикарных в Вене, ничем не уступающем расположенному неподалеку отелю «Империал», в котором находился офис ГРУ. Выделяющиеся своим блеском и роскошью, оба здания до 1945 года использовались нацистским офицерством, презрительно кичившимся под хрустальными канделябрами залов своим превосходством над миром все семь лет вхождения Австрии в состав германского рейха. Однако ни окружающая Попова красота, ни драматическая история страны, казалось, не произвели на него никакого впечатления — во всяком случае, на беседах он не сказал об этом ни слова.

Разумеется, все семь дней в неделю Попов должен был обедать в общей столовой гостиницы и участвовать (часто против его желания) в организованном и заранее спланированном отдыхе (отсутствие на мероприятиях без предварительного уведомления и официального позволения могло расцениваться не в его пользу). Поначалу он как будто приспособился, проводя большую часть свободного времени за игрой в бильярд, настольный теннис и баскетбол со своими коллегами. Однако подобное времяпрепровождение было явно не в его вкусе. Не слишком жизнерадостный по натуре, Попов плохо сходился с сослуживцами и, будучи единственным из них крестьянского происхождения, вероятно, выглядел белой вороной. К счастью, специфика сбора разведывательной информации сама по себе предполагает некоторую отстраненность от официального окружения. Ведь невозможно вербовать осведомителей с помощью вооруженного взвода. Таким образом, Попов, на свое счастье, имел возможность прикрываться своими «операциями». Какими бы фиктивными ни были эти операции, они служили идеальным оправданием его отсутствия на общих мероприятиях.

Итак, «операции» Попова, во всяком случае поначалу, были не более чем поводом для оправданий. По идее, он должен был вращаться в разных слоях венского общества в поисках персоны, могущей и желающей шпионить за союзниками. Но без знания немецкого языка эта задача далеко превосходила его возможности да и способности тоже. Как бы то ни было, неудачи Петра не остались незамеченными ни в Австрии, ни в самой Москве. Начальник Попова в Вене полковник Егоров часто критиковал его работу, но хуже всего Петру пришлось на докладе в Москве в Главном разведуправлении, куда он был вызван в 1954 году. Там отозвались о его работе вполне откровенно, в чем он позднее признался сочувствующему ему Кисевалтеру: «Результаты работы завербованных мною агентов оказались совершенно неудовлетворительными. Мне сказали, что в газетах можно найти больше информации, чем они мне приносят».

Встречавшиеся с Поповым сотрудники ЦРУ постоянно говорили, что ценят его не только как агента, но и как друга. И это особо расположило его к американцам. По всей видимости, он никогда не был ни с кем в близких, доверительных отношениях, не мог ни перед кем открыть свою Душу, даже перед находившейся с ним рядом в Вене женой. В беседах с Кисевалтером он полностью раскрылся. Впервые за всю его нелегкую жизнь кто-то, превосходящий его по званию и образованию, обращался с ним не только как с равным, но и как с уважаемым человеком.