Джон Лаймонд Харт - Русские агенты ЦРУ

Много лет спустя в беседе со мной Носенко признался, что сильно напортил себе хвастовством и преувеличением собственных достоинств — не слишком, может быть, непомерными, если судить о них по стандартам обычной пьяной болтовни, однако в данных обстоятельствах этого было вполне достаточно для того, чтобы позднее использовать подобную гиперболизацию против него самого. Ситуация усугублялась еще и тем, что все встречи записывались на магнитофон, который периодически ломался. Однако неисправное состояние этого механизма имело даже меньшее значение, чем тот факт, что позднее, когда делались переводы, он просто не всегда использовался. Большая часть того, что считалось «переводами», оказалась взятой вовсе не с магнитных записей, а записанной на основе воспоминаний Кисевалтера о беседах с Носенко. (Участвовать в составлении этих «переводов» приходилось, естественно, Кисевалтеру. Бэгли, хотя и изучал русский язык, вести на нем беседы не мог.) Тем не менее эти весьма неточные «переводы» оказались в архивах ЦРУ в качестве официальных документов и позднее были использованы как «доказательства» того, что Носенко лгал во время этой и последующих встреч. В результате Носенко был скинут со счетов как возможный источник ценной информации и в конце концов стал жертвой все более усиливающихся подозрений Энглтона. Вот пример одного из таких неточных переводов. Сообщая свою биографию, Носенко упомянул о том, что посещал военно-морскую школу (по всей видимости, нахимовское училище. — Пер.), носящую имя советского военного героя генерала Фрунзе. Этот правдивый факт его жизни, к сожалению, попал в досье ЦРУ в искаженной форме, как утверждение об окончании советского аналога Вест-Пойнта — Военной академии им. Фрунзе. Ничтожная деталь, не более, однако пригодившаяся Бэгли и иже с ним, Упорно впоследствии искавшим доказательства того, что они считали двурушничеством этого наивного молодого человека.

Внешне, однако, первая встреча завершилась, вполне сердечно, что не удивительно. Носенко раскрыл нескольких агентов КГБ, поставлявших информацию с американских военных объектов за рубежом. Наиболее потенциально важным сигналом с его стороны явилось уведомление об угрозе безопасности американского посольства в Москве, заключавшейся в установке в здании специалистами КГБ скрытых микрофонов. К несчастью, он не мог точно указать, в каких именно помещениях находились эти подслушивающие устройства, а также не знал, где они были спрятаны: в стенах, на полу или потолке. Поскольку эти сведения оказались не только неточными, но и не слишком приятными, Государственный департамент США воспользовался отсутствием конкретики в сообщении Носенко для иллюстрации неписаного, но широко тем не менее применяемого бюрократического правила: не обращать внимания на плохие новости, насколько это только возможно. В результате подтверждение факта широкомасштабного прослушивания американского посольства и дальнейшее расследование произошло лишь восемнадцать месяцев спустя, в январе 1964 года, после возвращения Носенко в Женеву с детальной информацией о пятидесяти двух устройствах, установленных в самых важных точках здания, включая кабинет посла.

В любом случае, после встречи, состоявшейся в июне 1962 года, еще до получения подтверждения факта прослушивания, Бэгли имел все основания полагать, что его женевская миссия протекает вполне успешно. 11 июня 1962 года он отправил в Вашингтон телеграмму, в которой заявлял следующее. «Предоставив важную информацию и показав готовность к дальнейшему сотрудничеству, Носенко окончательно доказал свою лояльность».

Прежде чем идти дальше, мы должны предупредить читателя: дело Юрия Носенко сложное и скандальное, поэтому может вызвать не только недоумение, но и возмущение, но может многое сообщить о реалиях и проблемах профессии разведчика. К несчастью для Носенко, против него сработало сочетание трех неблагоприятных обстоятельств: напряженное состояние советско-американских отношений, все усиливающееся параноидальное настроение Джеймса Энглтона и, наконец, убийство Джона Ф. Кеннеди, способствующее возникновению подозрения, что этот человек, в июне 1962 года вошедший в контакт с ЦРУ вроде бы по доброй воле и позднее, в 1964 году, перебежавший в США, на самом деле являлся двойным агентом, имевшим цель ввести Соединенные Штаты в заблуждение.

История с Носенко принципиально отличается от двух других, приведенных выше, — Петра Попова и Олега Пеньковского, поскольку этих двоих считали искренними и никогда не подозревали в работе против Соединенных Штатов. Кроме того, Носенко был совершенно иным человеком. В частности, в его натуре почти не было двойственности, присущей двум другим и позволявшей им довольно длительное время вести секретную подрывную деятельность против Советского Союза, оставаясь внешне лояльными и к нему. Носенко был человеком заурядным, и, когда мы с ним наконец ветретились, я заметил, что, несмотря на довольно хорошее знание английского языка, он редко пользовали ся в своей речи абстрактными понятиями, даже такими простыми, как «добро» и «зло». Годы одиночного заключения, казалось, настолько сузили его умственный и психический горизонты, что от жизни он желал только одного — минимально пристойного к себе отношения.

От других случаев предательства Носенко отличался и тем, что у него никогда не было явного желания стать шпионом. Скорее, совсем наоборот. Ценная информация, предоставленная им в период первого пребывания в Западной Европе, должна была всего лишь послужить гарантией его полезности нам, американцам, и склонить нас к выплате ему денег за эту информацию. Оказавшись на крючке, он поставил перед собой единственную долгосрочную задачу — окончательно порвать с Советским Союзом и как можно скорее обосноваться в свободном мире. Таким образом, попав в Женеву во второй раз в январе 1964 года, Носенко был уже готов остаться на Западе, поэтому и перебежал открыто, попросив политическое убежище в Соединенных Штатах.

Далее в книге следует уделить некоторое внимание настроениям, господствующим в штаб-квартире ЦРУ в момент первого появления Носенко в июне 1962 года. Оценивая важное значение этого факта и целесообразность продолжения его контактов с ЦРУ, Бэгли и Кисевалтер не приняли во внимание следующие два существенных обстоятельства: подозрительности Джеймса Энглтона (грозной тучей нависающей над всем, что хоть в какой-то мере касалось Советского Союза) и безыскусности большинства сотрудников из его ближайшего окружения. В частности, один весьма высокопоставленный сотрудник отзывался о заключениях Бэгли по поводу Носенко с крайним презрением. Остановимся на мгновение на доминирующем влиянии Энглтона как начальника контрразведки ЦРУ.