Армен Гаспарян - ОГПУ против РОВС. Тайная война в Париже. 1924-1939 гг.

Владимир Львович был уникальным человеком. Сегодня о нем почти не вспоминают, но для интеллигенции начала XX века он был знаковой фигурой. В русском зарубежье его с пафосом называли «странствующим рыцарем печального образа» и «Геркулесом, взявшимся очистить Авгиевы конюшни».

Бурцев никогда не являлся членом какой-либо партии, чем очень гордился. Именно его можно считать первым независимым политический борцом в России. Подростком был склонен к религиозной экзальтации, мечтал о монашестве, но очень быстро разуверился в Боге. В 1897 году он начал издавать журнал «Народоволец», в котором пропагандировал народовольческие методы политической борьбы, делая акцент на революционном терроре. Делал он это в Англии. Так спокойнее призывать к бунту. Бурцев обвинял эсеров в том, что они сосредотачивают силы на казнях сановников, вместо того чтобы готовить убийство царя. При этом сам Владимир Львович испытывал особую ненависть к Николаю II. Он считал его источником всех зол и везде, где мог, проповедовал цареубийство. Однако после выхода статьи «Долой царя!» под давлением русского правительства Бурцев был арестован и обвинен английским судом присяжных в подстрекательстве к убийству. Полтора года он пробыл в лондонской каторжной тюрьме.

После Февральской революции Бурцев одним из первых начал кампанию против большевиков и всех, кого он подозревал в пораженчестве. Германскими шпионами ему казались тогда почти все. В июле 1917 года в газете «Русская воля» он опубликовал список тех, кого считал «агентами Вильгельма II». Список из 12 имен, который торжественно открывали Ленин и Троцкий, венчался Горьким. Иванов-Разумник тогда назвал этот поступок Бурцева выходкой, вызывающей омерзение, а Горький в сердцах воскликнул: «Жалкий вы человек!»

Издаваемая Бурцевым «Наша Общая газета» была единственной из небольшевистских вечерних изданий, которая вышла в Петрограде в день большевистского переворота. За передовицу «Граждане! Спасайте Россию!» он был арестован поличному распоряжению Троцкого, став первым политическим заключенным советской власти. В Петропавловской крепости он провел пять месяцев, пока за него не вступился Горький. В газете «Новая жизнь» он писал: «Держать в тюрьме старика-революционера только за то, что он увлекается своей ролью ассенизатора политических партий, — это позор для демократии».

Эмигрировав в Париж, Бурцев продолжил свою борьбу с ненавистными ему большевиками. В 1927 году он выпустил нашумевшую книгу «Юбилей предателей и убийц». Одно только ее начало говорит о многом:

« По поводу октябрьского юбилея я хочу напомнить о том, что всегда лежало в основе деятельности большевиков, с чего начались их успехи и без чего они никогда не совершили бы своего октябрьского переворота.

Я говорю о том, что в основе всей деятельности большевиков всегда лежало совершенно откровенное и сознательное предательство России.

Свое предательство России большевики начали еще за границей — до войны. Предавать Россию они продолжали и во время войны — сначала за границей, а потом в Петрограде — после революции — все время, до своего октябрьского переворота. Предателями России они были — и, быть может, больше, чем когда-нибудь раньше — и потом, когда захватили власть в свои руки. Да, они никогда не были непредателями.

Россия живет в условиях политического рабства, небывалого даже в аракчеевских военных поселениях. В грязь втоптаны все самые элементарные понятия свободы и права. Не существует ничего, даже отдаленно напоминающего и ту степень свободы печати, какая была при царской цензуре. Россия накануне дальнейшего разложения и разорения. Она потеряла свое былое международное значение.

Перед торжествующими юбилярами не могут не всплывать и воспоминания о последнем кровавом 10-летии с его небывалыми в России массовыми смертными казнями, убийствами, повсеместным народным голодом. Все это у всех на глазах. Никто об этом забыть не может.

Таким образом, ожидаемый юбилей не может не быть, прежде всего, юбилеем слез, страданий, позора, — и как бы торжествующая большевицкая партийность не мешала исстрадавшему населению демонстративно выявить свои истинные чувства, большевики не создадут в стране никакого праздничного настроения.

Да, они и сами не смогут не сознавать, что им собственно нечего праздновать в этот роковой день русской истории, и они не смогут отделаться от сознания того, что впереди у них нет и не может быть никакой надежды, чтобы, пока они существуют, страна смогла залечить нанесенные ей в продолжении последнего 10-летия раны.

Впереди у большевиков по-прежнему остается одна только надежда: ценою дальнейшего разложения страны насколько возможно дольше продолжить существование своей партии ».

Доставалось от Бурцева и антисемитам. Он принял самое деятельное участие в Бернском процессе 1930-х годов, утверждая, что знаменитые «Протоколы Сионских мудрецов» — откровенная фальшивка. Свои мысли по этому поводу он изложил в книге «Доказанный подлог»:

« В них все построено на слепой, безграничной злобе против евреев. Это — яростный антисемитский памфлет. Но это, оказывается, вовсе не оригинальное произведение. Это — явный плагиат. В «Протоколах» имеются какие-то выжимки из обширной, десятилетиями — столетиями создававшейся, антисемитской литературы на разных языках. В них циничным образом использованы также и некоторые произведения , не имевшие никакого отношения к еврейскому вопросу.

«Протоколы» самими их авторами, очевидно, и не предназначались для агитации среди широкой публики. Да они, вообще, по-видимому, вовсе и не предназначались для печати. Если бы их предназначали для печати, то они, по всей вероятности, были бы сфабрикованы более осторожно.

«Протоколы» впоследствии (по-видимому, безучастия — а, может быть, даже вопреки желанию их авторов) были не раз напечатаны в России вскоре после их фабрикации и пришлись по душе русским реакционерам антисемитам, — их распространение в России вначале все-таки было сравнительно незначительное, а за границей о них очень долго — до 1918 г. — совсем ничего не знали.

Многие годы, — первые лет двадцать — в широкой публике, если и говорили о «Протоколах», то по большей части только, как о ничтожном пасквиле. Они долго не имели никакого влияния на политическую жизнь страны. Только впоследствии неожиданные роковые события в русской жизни в 1917–18 гг. дали, им широкое распространение!»

В эмиграции Бурцев жил в крайней бедности. Всему русскому Парижу было известно, что у Владимира Львовича не было одеяла, и он укрывался старыми газетами. Никто не стремился помочь материально живой легенде. Возможно, потому что знали: Бурцев откажется. Его бескорыстие и неприкаянность давно уже были притчей во языцех. Еще в 1912 году Амфитеатров, который высоко ценил Владимира Львовича, писал: «Из Бурцева вышел бы отвратительный директор банка, невозможный кассир, а в качестве министра финансов он в полгода разорил бы любую Голконду. Если мне скажут, что вчера у Бурцева был миллион, но протек сквозь пальцы, обогатив лишь кучку разных эксплуататоров и приживальщиков, — я нисколько не удивлюсь: это в характере Владимира Львовича».