Дмитрий Лелюшенко - Битва за Берлин. Сборник воспоминаний

В бою я Фадеева не видел. Каждый был увлечен своим делом, и пока мы до конца не выполнили задачу, пока не очистили Кронштадт, ни я, ни остальные не в состоянии были думать ни о чем другом.

После взятия Кронштадта, вернувшись на берег и попав на командный пункт дивизиона, я узнал: делегатам X съезда приказано возвратиться в Петроград. Наша миссия закончилась.

По дороге в Москву я много думал о только что пережитом, и мне казалось: коль мятеж подавлен, то и война уже закончена. Правда, там, на Дальнем Востоке, еще оставались японцы и белогвардейцы, но возвращаться в Приморье мне уже не хотелось: я полагал, что отвоевал свое и вправе проситься на гражданскую мирную работу.

Именно это я и сказал в ЦК. Но со мной не согласились. «Нет, дорогой товарищ, направляйтесь в распоряжение ПУРа, а ПУР определит, куда и кем вам ехать».

ПУР определил это, и я так и остался на всю жизнь в армии.

Вернувшись из ЦК в Третий Дом Советов, я увидел, что делегаты-кронштадтцы еще никуда не уехали. Съезд к этому времени закончил работу, но шел разговор о том, что вот-вот должно состояться для делегатов съезда, уезжавших в Кронштадт, специальное выступление Ленина. Возможности послушать Ленина мы ждали с воодушевлением и даже, сознаюсь, рассматривали это как заслуженную награду за наше пребывание под Кронштадтом.

И действительно, вскоре в Свердловском зале Ленин сделал нам сообщение о замене продразверстки продналогом, по существу повторив тот основной доклад, который делал на съезде.

В переполненном зале было немало раненых с повязками.

Ильич обращался к нам, а мы слушали его и были вдвойне довольны: и тем, что выполнили в Кронштадте свою задачу, и тем, что сидим здесь живые и здоровые и слушаем Ленина.

Мы чувствовали, что впереди упорная борьба для проведения той линии, которая содержалась в докладе Ленина, и что в особенности решительно придется бороться с троцкистами. Дискуссия с ними развернулась еще до съезда.

После выступления Ленина кто-то из нас предложил сфотографироваться. Владимир Ильич охотно согласился, мы вышли из здания правительства вниз, на улицу, и тут же сфотографировались.

Меня снова (все-таки) послали на Дальний Восток; я вернулся в дивизию, воевал там, пока не покончили со всей белогвардейщиной, и лишь в двадцать третьем году вместе с 17-м Приморским корпусом попал с Дальнего Востока на Украину.

Примерно в это время или, может быть, чуть позднее я прочитал в каком-то журнале первую напечатанную вещь Фадеева. Но только после «Разгрома» я узнал, что неизвестный мне до этого писатель – тот самый Булыга, которого я хорошо знал.

«Разгром» на меня, как на человека, знавшего характер Гражданской войны на Дальнем Востоке, произвел своей правдивостью сильное впечатление, напомнил многих людей, с которыми я встречался.

Потом, когда я учился в Академии Фрунзе, мне пришлось выступить с целым докладом по «Разгрому». Надо сказать, сделал я его с большим внутренним волнением и помимо разговора о книге позволил себе некоторые личные воспоминания об авторе как о комиссаре бригады и делегате X съезда.

За двадцатилетие между Гражданской и Отечественной войнами я встретил Фадеева только один раз – на одном из съездов партии, и то мельком, не помню уж, почему так получилось.

И вот – Великая Отечественная война. Я командую 19-й армией. Развертываются бои под Смоленском и на ярцевском направлении. В это время ко мне приехали три писателя – Александр Фадеев, Михаил Шолохов и Евгений Петров.

Наша встреча в эти очень тяжелые дни была, как я считаю, интересной. Для писателей она явилась полезной тем, что они увидели войну, а для меня тем, что я почувствовал: страна правильно понимает, как нелегко нам приходится, и вот лучшие ее писатели приходят к нам, солдатам, идут на передовую, в боевые порядки. Не скрою, в те дни это было для нас большой моральной поддержкой. Кроме всего прочего, это лишний раз подтверждало, что передовая советская интеллигенция готова до конца разделить участь своего народа и что она верит в окончательную победу.

Уезжая, все трое обещали записать о своих встречах с воинами 19-й армии. Правда, это обещание выполнил впоследствии только Евгений Петров, напечатавший в «Огоньке» очень теплую, хорошую корреспонденцию.

Второй раз во время войны я встретился с Фадеевым зимой 1942 года, когда командовал Калининским фронтом. Калинин был уже взят. Александр Александрович приехал ко мне на фронт в ходе дальнейшей наступательной операции.

Мне приходилось встречаться с Фадеевым и после войны, но сейчас я сознательно ограничиваюсь только теми воспоминаниями о нем, которые связаны с двумя войнами: гражданской и Отечественной.

25 апреля

Армия Рыбалко и 128-й стрелковый корпус (командир генерал-майор П.Ф. Батицкий) 28-й армии Лучинского в течение всего дня вели ожесточенные бои в южной части Берлина. На долю танкистов выпала необычная для них задача – штурмовать укрепленный город, брать дом за домом, улицу за улицей.

Танкисты Рыбалко уже много раз овладевали крупными городами, причем почти всегда делали это методом маневра, обхода, вынуждая противника к отступлению или бегству. А здесь пришлось брать пядь за пядью, да еще в условиях, когда немцы были обильно вооружены таким опасным для танков оружием, как фаустпатроны.

Напор танкистов увенчался успехом: к вечеру этого дня они продвинулись на три-четыре километра в глубь Берлина, очистив от немецко-фашистских войск районы Целендорфа и Лихтерфельде, и завязали бои за Штеблиц.

Жестокая борьба, в которой один штурм сменялся другим, потребовала от нас создания специальной боевой организации – штурмовых отрядов. В каждый такой отряд во время боев за Берлин входило от взвода до роты пехоты, три-четыре танка, две-три самоходки, две-три установки тяжелой реактивной артиллерии, группа саперов с мощными подрывными средствами (а они, надо сказать, играли во время боев в Берлине особенно большую роль) и несколько орудий артиллерии сопровождения для работы прямой наводкой – 85– и 122-миллиметровые пушки, а также 152– и 203-миллиметровые пушки-гаубицы.

Чем дальше, тем все крепче и органичнее соединяли мы танкистов с пехотой. Танк в условиях городских боев поставлен в трудное положение. У него ограниченная видимость, особенно на узких улицах, в густонаселенных кварталах. А пехота видит шире, и во многих случаях она выручала танкистов. При всем мужестве танкисты сами по себе не в состоянии были добиться решительного успеха в уличных боях.

Пока Рыбалко дрался в Берлине, армия Лелюшенко продолжала вести бои за переправы через Хавель юго-восточнее Потсдама. 6-й гвардейский мехкорпус Лелюшенко форсировал Хавель и в двенадцать часов дня соединился с частями 328-й дивизии 47-й армии генерала Перхоровича. Теперь уже и западнее Берлина войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов вошли в непосредственную связь, плотно замкнув кольцо окружения. Соединившись, 6-й мехкорпус Лелюшенко вместе с 47-й армией Перхоровича продолжал наступление на Потсдам.