Петр Стефанович - Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках

Противопоставление бояр на «земских/местных» и «служилых/дружинных», принятое в историографии, не подтверждается источниками. Никаких местных вождей или общинных лидеров ни под именем бояр, ни под другими обозначениями мы не видим. Те представители знати, которые упоминаются по именам, все указываются в источниках как состоящие на службе князьям – от Свенельда до Яня Вышатича или Ивора, посланного в 944 г. князем Игорем в Византию, до тех «мужей», которые вместе с князьями участвовали в принятии законов, вошедших в состав «Русской Правды» (см. заголовки «Правды Ярославичей» в «Краткой редакции» и «Устава Владимира Всеволодича» в «Пространной»).

Вместе с тем, не следует абсолютизировать служебные отношения бояр с князем, отрицая, например, что у них могли возникать какие-либо привязанности к той местности, где они жили. В рассказе ПВЛ о событиях 1018 г. в Новгороде фигурируют бояре, выступающие как часть городской общины. От времени с конца XI и до середины XIII в. происходит ряд свидетельств, что те или иные представители знати были связаны с тем или иным городом или землёй, в том числе и из поколения в поколение, но при этом служили князьям Рюриковичам из разных родовых линий, сменявших друг друга в этом городе или земле [1103].

Вне сомнения, княжеское покровительство было мощным фактором продвижения по социальной лестнице. Но князья не должны были, да и не могли иметь ничего против передачи боярского статуса по наследству. Применительно ни к XI в., ни вообще к домонгольской эпохе нельзя говорить о прирождённых правах боярства или боярстве как сословии, но de facto принадлежность к этому слою передавалась, видимо, преимущественно по наследству. Во всяком случае, в рассказе Жития Феодосия о боярине Иоанне и его сыне, принявшем иноческий образ под именем Варлаама, такая наследственность подразумевается как нечто естественное. Как явствует из рассказа о Владимире Мстиславиче и его боярах, в середине XII в. звание боярина подразумевает уже целый набор признаков, приобрести которые на практике было сложно, фактически едва ли только не унаследовав их. Сообщение о провале попыток князя произвести в бояр своих детских приводится в летописи в таком само собой разумеющемся тоне, что складывание ограничений доступа в боярский слой надо относить к гораздо более раннему времени.

Под именем боярства уже в XI в. выступает такой слой, который по основным внешним параметрам вполне соответствует знати (нобилитету) раннесредневековых государств Европы до эпохи складывания рыцарского сословия. Нет оснований говорить о каких-то принципиальных разрывах или переломах в эволюции этого слоя в конце ХI-го в. или в XII в. или вообще в какой-то момент до монгольского нашествия. Скорее надо вести о речь о том, что уже в XI в. на Руси обозначились признаки тех главных процессов, которые связываются с эволюцией этого слоя в Средневековье, – перерастание фактической обособленности социального слоя в юридически закреплённые привилегии, внутренняя дифференция, подразумевающая формирование слоя низшей знати, и развитие крупного землевладения, основанного на труде зависимых крестьян. Не следует искать корни своеобразных черт, присущих знати Московского государства XVI–XVII вв. и отличавших её от знати других европейских стран, в древнерусской истории ранее середины XIII в. Они являются, очевидно, продуктом процессов, которые начали развиваться лишь в условиях монгольского ига или даже в ходе освобождения от него.

Популярная в средневековой Европе «социологическая модель», разделявшая общество на oratores, bellatores, laboratores («молящихся», «воюющих» и «трудящихся (пашущих)») [1104], была известна и на Руси. Последовательного развития в древнерусской книжности она не нашла, но имплицитно знание о ней или намёки на неё можно обнаружить в некоторых древнерусских произведениях – как оригинальных, так и основанных на переводных сочинениях. Например, в одном из постановлений Стоглавого собора (1551 г.) пересказывается некое толкование на 23-е правило VI-го Вселенского собора, и говорится о доходах духовенства в сравнении со светским обществом:…вси бо дают, и богатии, и убозии, и нищия, своего ради спасения, священнии же и пищу, и прочая потребы от сих себе имеют, якоже и земледелатели от плода вкушают труда своего и якоже воини воинствующеи оброки своими довлеются…» [1105]«Священнии», «земледелатели» и «воини» здесь прямо соответствуют oratores, laboratores nbellatores.

В одном из древнейших текстов, созданных на Руси, «Памяти и похвале князю Владимиру» Иакова Мниха (середина – третья четверть XI в.) в рассказе о щедрости Владимира Святого тоже можно увидеть отражение этой трёхчастной модели. Среди прочего Иаков упоминает О пирах, которые устраивал князь: «Три трапезы поставляше, первую митрополиту съ епископы, и съ черноризцѣ, и с попы, вторую нищимъ и убогымъ, третьюю собѣ и бояромъ своимъ и всимъ мужемъ своимъ…» [1106]В устройстве разных «трапез» сказывались, очевидно, представления о разделении в обществе: один круг людей составляет духовенство, другой– нищие и убогие, третий– князь со своими «мужами».

Это – самое элементарное социально-функциональное деление, и, конечно, современные подходы к общественной дифференциации едва ли принимают его в расчёт. Такого рода упоминания ценны не столько фактической информацией о социальных группах, сколько как свидетельства «представлений общества о самом себе». Эти известия из древнерусских источников показывают, что сами современники сознавали определённые различия в их обществе как принятые и «нормальные», и, в частности, таким общепринятым было выделение в обществе неких лиц, которые ничего не производят, но в праве претендовать на плоды чужого труда. Одного этого сознания «легитимности» социальных различий достаточно, чтобы не рассматривать раннесредневековое общество как некую «общинность».

Приведённое свидетельство «Памяти и похвалы» важно также тем, что составляет параллель древнему летописному известию, которое читается и в «Начальном Своде», и в «Повести временных лет» и которое несколько раз цитировалось в книге. В летописном известии тоже речь идёт о пирах Владимира и тоже говорится о регулярных угощениях от имени князя для «людей своих». Указывая, как и «Память и похвала», среди этих людей бояр, летопись раскрывает, однако, их состав точнее и конкретнее – она ещё упоминает гридей, а также сотских, десятских и «нарочитых мужей».

В данном исследовании доказывается, что боярами называлась знать, гридями – профессиональные воины, состоявшие на содержании (жалованье) у князя, а в остальных категориях надо видеть представителей городской верхушки. Все вместе они – лучшие, наиболее выдающиеся (по экономическим, социальным и политическим признакам) представители общества (в масштабах всего государства Руси), и совместно с князем они управляют этим обществом. В силу разнородности этих людей из научных терминов, которыми в принципе можно их обозначить, был выбран наиболее общий и не имеющий явной идеологической нагрузки – элита.