Петр Стефанович - Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках

Во-вторых, Горский считает, что в контексте 3-й главы «Закона» по Пространной редакции указание на храбрецов «от тѣхъ друговъ» несовместимо с предшествующим указанием на князей, которым полагается их «часть» добычи: под «теми другами» по контексту должны пониматься князья, а так назвать князей древнерусский редактор никак не мог. Следовательно, делает вывод историк, чтение «от тѣхъ друговъ»» должно было соответствовать в предшествующей фразе не «князьям», а «жупанам», так как этих последних, по его мнению, вполне можно было назвать «другами», – а значит, это чтение принадлежит той редакции (первоначальной), где речь шла о жупанах [293].

Иными словами, Горский принимает в целом как первоначальный текст 3-й главы «Закона» по Краткой редакции с упоминанием «жупанов», но в одном месте предлагает «подправить» этот текст с помощью варианта из Пространной редакции («друговъ» вместо «дьрзнувше»). Очевидна искусственность такой операции. С точки зрения соотношений редакций «Закона» она не соответствует принципам текстологической реконструкции, так как вариант «от тѣхъ дьрзнувше» представляет собой lectio difficilior и не обнаруживает к тому же никакой неясности или порчи. Но она не обоснована и по смысловому контексту 3-й главы по Пространной редакции. Горский справедливо замечает, что древнерусский редактор XIV в. не мог назвать князей «другами», но при этом почему-то совершенно не допускает возможности того, что этот редактор под «другами» здесь имел в виду вовсе не «князей», а «людей», о которых тоже говорится в предшествующей фразе. Между тем, именно такое понимание текста находит опору в Краткой редакции, где храбрецы, проявившие мужество, предполагаются из числа не только жупанов, но и всех «людей», принявших участие в сражении, – будь то «кмети» или «простые люди». Получается, составитель Пространной редакции сохранил в этом месте смысл текста по Краткой редакции, но по каким-то причинам изменил лишь слово «дьрзнувше» на «друговъ». Наиболее вероятной причиной для такого изменения кажется неисправность протографа, с которым работал книжник XIV в., разобравший в слове «дьрзнувше» только две-три буквы (например, д , р , в ) и предположивший здесь слово «друговъ». Неисправность протографа объясняет и общее непонимание редактором XIV в. древнего текста.

Таким образом, попытка Горского на основании одного чтения Пространной редакции «Закона судного людем» обосновать мысль, что в старославянском языке слово друг имело значение «член (княжеской) дружины», не представляется убедительной. Понимание «друга» моравского князя Святополка как «дружинника» в Житии Мефодия, предложенное Вайаном, не находит подтверждений в текстах кирилло-мефодиевского круга.

Правда, в лексике этих текстов есть ещё одно довольно загадочное слово, о котором нельзя не упомянуть в связи со старославянским « ». Это слово появляется в одном месте паримийных чтений и выглядит как или « ».

Создание славянского Паримийника современные учёные относят к первоначальной переводческой деятельности Кирилла и Мефодия [294]. Некоторые лингвистические данные, правда, говорят о том, что этот перевод был выполнен скорее после переводов Евангелия и Псалтыри. Однако, в любом случае, создание Паримийника должно было быть непосредственно связано с переводом ветхозаветных книг Мефодием (о чём говорит его житие в гл. XV) – оно либо предшествовало ему (что значительно более вероятно, так как Паримийник – книга необходимая для богослужения), либо очень скоро последовало за ним.

Упоминание этого странного слова содержится в чтениях из Исхода, гл. XIV, стихи 5 и 8. В разных рукописях написание его варьируется. Согласно реконструкции древнейшей редакции Паримийника, предложенной А. А. Пичхадзе, соответствующие фразы выглядят так: «и преврати ся с(е)рдце фараоново и дроуговъ его на люди» (Исх. XIV, 5) «и ожести г(оспод)ь с(е)рдце фараонови ц(е)с(а)ря егупьтьска и дроуговъ его» (Исх. XIV, 8) [295]. В греческом оригинале словам «и дроуговъ его» соответствует (то есть: «и слуг»). Пичхадзе опиралась на русский список XIII в., но другие списки в качестве вариантов к «дроуговъ» дают «дьрговъ» (а также соответствующую пару в другом падеже: «другомъ»/«дьргомъ»), а в ряде списков мы имеем вообще другие слова, например, «болѣрь», как в Лобковском паримийнике (одном из древнейших).

На первый взгляд можно как будто предполагать в этом случае за словом « »(«друговъ» в тексте) некое социальное значение– то есть «слуга правителя (царя)» или собственно «дружинник». И тогда можно видеть здесь подтверждение такого значения в разобранном примере из Жития Мефодия.

Однако, такое предположение было бы неверно. Как указала недавно Э. Благова, чтение «дроуговъ» здесь вторично и ошибочно [296]. Во-первых, это чтение, по её замечанию, «аномально» в качестве родительного падежа множественного числа от « ». Правильный gen. pi. в старославянском языке должен был бы быть « », которого, однако, не даёт ни один из списков. Во-вторых, Благова обратила внимание на варианты «дьрговъ» и «дьргомъ», которые присутствуют в нескольких списках и представляют собой lectio difficilior. Она пришла к выводу, что именно они-то (скорее «дьрговъ», то есть в родительном падеже, как в греческом оригинале) и были более ранними по сравнению с «друговъ» и «другомъ», которые явились результатом более позднего осмысления уже неясного слова как общепонятного « ». По мнению Благовой, в данном случае мы имеем дело с лексемой « », которая известна по нескольким примерам в древних памятниках южнославянского происхождения. Она либо была в первоначальном («мефодиевском») тексте, либо попала в Паримийник на каком-то этапе правки и обновления «мефодиевского» перевода (и тогда оригинальным является чтение Лобковского паримийника ).

Происхождение и точный смысл этой лексемы остаются, между тем, не разъяснёнными. Ещё Ф. Миклошич, выделяя в словаре отдельную статью « », от определения смысла слова уклонился, отметив лишь: «vox obscura» [297].

Фактически открытым вопрос оставила и Благова. Недавно болгарская исследовательница Т. Славова обобщила упоминания слова в древних памятниках (таких упоминаний ещё несколько помимо паримийных чтений) и предположила, что речь идёт о заимствовании от протобулгар – от тюркского dar(i)ga/daruga, обозначавшего знатных и сановных людей [298]. Хотя ясно, что слово, действительно, означало людей повышенного социального статуса и связанных с военной деятельностью, этимология, предложенная Славовой, не кажется вполне убедительной [299]. Но я не буду вступать в дискуссию по этому вопросу. Для целей данного исследования в общем не так важно происхождение загадочного слова . Главное для меня зафиксировать, что оно никак не было связано со словом [300]и что эти лексемы смешивались только в более позднее время, когда слово было уже никому непонятно [301]. При этом, если следовать соображениям Благовой, в паримийнике нельзя возводить к переводу Мефодия и его учеников.