Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад

По словам Корнилова, на встрече с главой правительства споры шли лишь о темпах реализации предложений Ставки. Это свидетельство появилось в «Русском инвалиде» почти сразу же после окончания работы Государственного совещания 68. Факт подобной публикации в официальном органе Военного министерства придает дополнительный вес свидетельству его главного редактора о том, что Керенский был полностью информирован о подготовке «государственного переворота» 69. Разыгрывалась весьма опасная игра. Основания для недовольства у Керенского и всего левого лагеря были, но природа их явно разнилась. Глава правительства боялся того, что порядок будет установлен не им, а его попутчики и вовсе не хотели такого порядка, который предлагал Корнилов. Тем временем генерал уже действовал.

В армии появились признаки восстановления дисциплины. Прежде всего, новый Главковерх требовал восстановления обучения войск. «В необученной армии не может быть дисциплины, – заявлял он в своем приказе, – и она обращается в банду вооруженных людей, опасных для Родины, угрожающих свободе» 70. Стыд за невиданное ранее поражение и страх перед возникающей на глазах властью делали свое дело, центр морального влияния в войсках еще до назначения Корнилова на пост Главковерха перенесся в его штаб в Бердичеве 71. Наступал решительный момент для восстановления подорванных сил армии. «Введение полевых судов и несколько смертных приговоров, – вспоминал Геруа, – подействовали на солдатскую массу мгновенно и лучше, чем уговоры и длинные разъяснения. Быстрота, с которой свершилась перемена, казалась волшебной. Через какие-нибудь 2–3 недели армию нельзя было узнать. Командный состав вздохнул свободно и мог начать продуктивно работать над приведением в порядок вверенных ему частей» 72. Однако это отнюдь не означало, что победа порядка была предопределена решением, принятым сверху.

Прежде всего, и офицерский корпус вовсе не был монолитом. Офицеры военного времени и кадровые офицеры слишком отличались друг от друга, чтобы выступать в качестве единой корпорации. Обстановка становилась все более напряженной. Василевский описывает это время следующими словами: «Ненавистным офицерам грозил самосуд. Углубился и раскол в среде офицерства. Еще недавно мы сидели за одним столом, а теперь бывшие товарищи по оружию злобно глядят друг на друга» 73. Спасти самый многочисленный род войск – пехоту – можно было, только вернув дисциплину и объяснив рядовому составу причины войны.

Чувство самосохранения естественно для человека и именно к нему взывала большевистская пропаганда с лозунгом немедленного прекращения войны. Наибольший успех она имела или на Балтийском флоте со значительным рабочим элементом среди матросов, или среди пехотных частей, особенно запасных, с незначительной прослойкой кадровых офицеров и унтер-офицеров. В столице они разложились почти полностью и новый командующий войсками Петроградского округа скоро убедился, насколько далеки от реалий его проекты вывода из Петрограда этих частей и придания им «настоящего воинского вида».

С 10 (23) июля по 7 (20) августа из Петрограда на фронт было отправлено 126 маршевых рот и 18 отдельных команд – всего 33 850 солдат. В результате переформирования 16 запасных гвардейских батальонов в 16 гвардейских резервных полков численность гвардейской пехоты в гарнизоне столицы снизилась к 1 (14) августа со 100 до 70 тыс. человек 74. Чистка не приводила к укреплению дисциплины. 28 июля (10 августа) Васильковский отдал Приказ № 426, в котором говорилось: «Караульная служба гарнизона пришла в упадок. В караулах не соблюдается того порядка несения гарнизонной службы, который должен поддерживаться, согласно уставу караульной службы. Часовые потеряли воинский вид – сидят, курят, оставляют самовольно посты». Васильковский грозил нарушителям дисциплины репрессиями 75.

В тылу лихорадочно пытались привести в порядок то, что, как еще казалось, можно было исправить. Для рядового, в отсутствии реальной угрозы, необходима была мотивация, причина, по которой он должен был продолжать сражаться. Кроме того, для колеблющейся массы необходим был пример. Эти два соображения были причиной появления добровольческих и национальных частей. И те и другие должны были быть опорой будущей твердой власти. Если первые, как бы они ни назывались – корниловскими, ударными и так далее, действительно могли быть опорой русской государственной власти, то вторые могли быть использованы лишь во время войны. Однако у солдат латышских, польских, украинских мотивация была: их земли находились или под германо-австрийской оккупацией, или под ее угрозой. Это было одной из причин относительно контролируемой поначалу ситуации в Севастополе.

Что же касается так называемых чехословацких частей, составленных из бывших славянских подданных Австро-Венгрии (после июля 1917 г. Временное правительство разрешило набор среди австрийских военнопленных, и из бригады численностью около 6 тыс. человек довольно быстро возник 30 тысячный корпус), то мотивы доведения войны до победного конца для них были очевидны: в противном случае их ожидал суд военного трибунала. Созданные в корпусе комитеты так и не смогли сыграть свою разрушительную роль.

Относительно схожей была мотивировка жесткой, дореволюционной дисциплины и в 1-м Польском корпусе, который был создан после Всероссийского съезда военных поляков, прошедшего в Петрограде. Интересно, что сторонники «революционной дисциплины» – «военная левица» – оказались на нем в меньшинстве (80 из 274 делегатов). Съезд призвал к формированию Отдельного Польского корпуса, который подчинялся бы только русским военным властям и не вмешивался бы в дела внутренней политики. Временное правительство пошло навстречу этим пожеланиям: в корпусе не было войскового самоуправления, комитетов, и вступавшие в него солдаты и офицеры давали подписку о безусловном подчинении начальству. Во главе корпуса в августе встал генерал-лейтенант И. Довбор-Мусницкий, который имел все основания не терпеть в своих частях революционной «дисциплины» 76.

Чехословаки казались надежнее и организованнее других, однако после победы не могли служить опорой, а остальные национальные части превращались в дестабилизирующий фактор, так как они вряд ли предпочли бы национальные правительства Временному. Фактически создание национальных частей было попыткой противопоставить национально и социальнодеструктивные силы друг другу. Алексеев противился всем попыткам национализации армии, поддерживая только создание польских и чехословацких формирований 77.

Что же касается большого количества так называемых специальных частей, то оно скорее является признаком болезни, чем лекарством. В условиях разложения основной массы пехоты добровольческие подразделения были небольшими точками опоры, на которые могло опереться командование. «Туда уходили все, – вспоминал Деникин, – в ком сохранилась еще совесть, или те, кому просто опостылела безрадостная, опошленная до крайности, полная лени, сквернословия и озорства полковая жизнь. Я видел много раз ударников и всегда – сосредоточенными, угрюмыми. В полках к ним относились сдержанно или даже злобно» 78.