Владимир Черкасов-Георгиевский - Генерал Деникин

«Антону Ивановичу Деникину в память прекрасного дня моей жизни – 25 сентября 1919 года в Одессе, когда я не задумываясь и с радостью умер бы за него!»

Имел в виду Бунин день приезда Деникина в освобожденную его войсками от красных Одессу, когда, как и в «белом» Харькове, город рукоплескал главкому. О многом они переговорили. Необычно оживившийся Бунин рассказывал генералу о своей жизни «под красными», о бегстве из России, подробно высказывался о русском литературном мире Зарубежья.

Довольно странным был этот великолепный русский писатель, что особенно проявилось в бунинской жизни во Франции, юг которой он предпочитал. Старый архиепископ Серафим Брюссельский и Западно-Европейский РПЦЗ уже в 1996 году в Леонинском православном женском монастыре под Парижем в назидание рассказывал:

– Нужно, однако, отметить, что страх смерти – естественен для нас. Не нужно лишь чрезмерно бояться. Вот даже наш русский литератор Иван Бунин до исступления боялся смерти. Например, он боялся близко подойти к дверям нижнего храма в Каннах, где покоятся великие князья и княгини, где находятся каменные надгробья.

Не укрепления ли и на этот счет искал Бунин в беседе с бесстрашным Деникиным?.. И уколол меня на кладбище Сент-Женевьев-дю-Буа крест на могиле Бунина: некой «мальтийской» формы, о четырех концах – не православно восьмиконечный. Дико он выглядел среди частоколов родных русских крестов. Был он словно многозначительный знак. Не тому ли, что нес Бунин в своей слишком просторной душе вместе с глодавшим его смертным страхом?

С Александром Ивановичем Куприным, какой, как и Бунин, был почти сверстником Деникина, сложилось совсем просто, хотя тот насолил всему русскому офицерству своими «Поединком», «На переломе». Но встречался Куприн с Деникиным уж давно другим. Послужив в армии Юденича редактором белогвардейской газеты, отступив с его частями на запад, он уже не принижал офицеров. Своей простотой и искренностью Куприн подкупал Антона Ивановича, нередко заходя к Деникиным «на огонек».

Жил Куприн около Булонского леса, потому что любил всякий лес и разных животных. Посетившему его здесь корреспонденту он, например, тогда рассказывал:

– Каков человек, таковы и принадлежащие ему животные. У глупого человека и собака всегда глупая, а у злого – злая… Кошка – она очень умный зверь. Всегда себе на уме. У нее чудный слух, как у собаки обоняние. Кошка считает, что она царица дома. Она в этом убеждена, уверена, и потому, когда ее бьют, она только делает презрительную мину – вы, мол, мои рабы. Кошка до сих пор не забыла, что в Египте ее считали божеством… В Париже теперь мало лошадей. Плохой признак. Нехорошо. Цирк умирает, а почему? Потому что меньше теперь любит человек лошадей.

Перешел Куприн и к другой любимой теме:

– Всякое вино имеет свой вкус. Поэтому всякий сорт по-своему действует. Иное веселит, другое тоску нагоняет, третье огорашивает, четвертое смущает. Русская водка – полыновка – кремнем делает человека. А греческая анисовая – дузик это мерзость, умаляет самодостоинство, противно ее пить…

«Лесной» Куприн всегда мечтал умереть в России, как зверь, возвращающийся для этого в свою берлогу, в укрывище, да и его безденежье во Франции стало убийственным. В СССР ему с женой обещали обеспеченную жизнь.

О том, как Куприн туда будет уезжать, рассказывает Д. В. Лехович:

«Поздней весной 1937 года он пришел к Деникиным. Жене генерала хорошо запомнилось, как А. И. Куприн, ничего не говоря, прошел в комнату Антона Ивановича, сел на стул возле письменного стола, долго молча смотрел на генерала и вдруг горько-горько расплакался, как плачут только маленькие дети. Дверь в комнату закрылась, и Ксения Васильевна слышала только голос Куприна, а потом голос мужа. Через некоторое время Антон Иванович учтиво проводил своего посетителя до лестницы и на изумленный вопрос жены: «В чем дело?» – коротко ответил: «Собирается возвращаться в Россию».

В вопросах винопития Куприн был и большим практиком, поэтому «зеркально» не любил такого же буйного во хмелю поэта К. Д. Бальмонта. Когда Александр Иванович заглядывал к Деникиным, в прихожей тревожно спрашивал:

– Бальмонт не у вас?

Деникин, учась в петербургской академии Генштаба, вместе со столичной молодежью интересом следил за ярко вспыхнувшей тогда звездой таланта Бальмонта. Его стихи ему не очень нравились за поверхностность: «игру созвучий и даже набор слов», – но бальмонтовское дарование Антон Иванович всегда ценил. А тут эта российская знаменитость сначала свалилась Деникиным на голову в деревеньке Камбретон у океана, куда они одно время летом выезжали и где Бальмонт тогда жил постоянно, теперь и в Париже.

Еще в Камбретоне Бальмонт ужасал маленькую Марину. Читал он свои стихи на разные рулады голоса, то впадая в шепот, то с громоподобными раскатами. Вот и уставился однажды остановившимися глазами на девочку, дико прокричав первую строфу стихотворения:

«Кто сказал? Кто сказал?»

Марина отчаянно заорала:

– Да ты сам сказал!

После двух-трех рюмок Бальмонт вылетал из тарелки. Он скандалил, бил посуду и зеркала в ресторанах, часто попадая в парижскую полицию. Оттуда нередко выручала поэта Ксения Васильевна, знавшая французский язык. Эту ее «службу» Бальмонт высоко ценил и надписал той одну из своих книг: «Чтимой и очаровательной, очень-очень мне дорогой Ксении Васильевне Деникиной».

Охотно посещала Деникиных и поэтесса Марина Цветаева. Тогда она была под глубоким очарованием своего мужа С. Эфрона, сражавшегося добровольцем. Его героическому облику посвятила прекрасный цикл стихов о Белом «лебедином» стане. А Эфрон потом завербуется в НКВД, сменивший ОГПУ, и станет его наемником, расправляясь по Западной Европе с неугодными красным хозяевам.

Возможно, не подозревая о новых «подвигах» мужа, Цветаева отправится за ним в 1939 году в СССР вместе с дочкой. Там Эфрона расстреляют, дочь сошлют в Сибирь, а восторженная Цветаева повесится. Встретившись с поэтессой перед ее отъездом, Деникин будет также сокрушенно качать головой, как и при последнем свидании с Куприным, который протянет до своей кончины в СССР год в крайне помутненном и от жестокого склероза рассудке.

Деникины и Шмелевы, писатель И. С. Шмелев сидит

Деревня Камбретон когда-то подарила Деникину и истинного друга – крупного русского писателя образнейшей, самобытной манеры Ивана Сергеевича Шмелева. И отчество-то у него было, как у Тургенева. Шмелевское дарование таково, что он в 1930-е годы выдвигался на Нобелевскую премию, которую из эмигрантов все-таки получил Бунин. Питомец старообрядческой, купеческой, замоскворецкой семьи Шмелев и писал в очень народном, православном, благолепном ключе.