Владимир Черкасов-Георгиевский - Генерал Деникин

Теперь пришло время: поднимите их и преклонитесь перед ними, если в вас есть совесть!

Все сидели зачарованными. Первым опомнился Керенский, он вскочил и подошел с протянутой рукой к Деникину.

– Позвольте поблагодарить за откровенно и смело высказанное вами мнение.

Они пожали друг другу руки. Потом Керенский укажет: «Генерал Деникин впервые начертал программу реванша – эту музыку будущей военной реакции».

Генерал Алексеев отметил в своем дневнике: «Если можно так выразиться, Деникин был героем дня».

18 июля 1917 года Брусилова на посту Верховного главнокомандующего сменил генерал Л. Г. Корнилов. Деникин предрек это в своей громовой речи Керенскому, что «высшие начальники, не исключая главнокомандующих, выгоняются как домашняя прислуга».

Корнилов был в когорте «революционных генералов» наряду с Алексеевым, Брусиловым, Рузским, Крымовым, на которых надеялась большая часть офицерства и «временных» правителей. Считалось, что они, обуздав переборы революции, закрепят ее лучшие достижения. И действительно, Корнилов отрицал царизм, не помышляя о его реставрации. Это он ярко продемонстрировал в марте на посту командующего Петроградским военным округом, что надолго потом запомнят многие белоэмигранты.

Генерал Корнилов вместе с Гучковым пришел арестовывать царскую семью, когда в Царское Село еще не вернулся отрекшийся император. Оба эти представителя Временного правительства были с огромными красными бантами на груди. Императрица Александра Федоровна вышла к ним в пеньюаре и, конечно, не подала руки.

Обычно порывистый Корнилов тут стал мямлить:

– Ваше императорское величество, вам неизвестно, что происходит в Петрограде и в Царском… Мне очень тяжело и неприятно вам докладывать… но для вашей безопасности я принужден вас…

Он никак не мог подобрать мягкого заменителя для «арестовать». Государыня перебила его:

– Мне все очень хорошо известно. Вы пришли меня арестовать?

Совсем смутился Корнилов.

– Так точно.

Понятно, что для торжества пришел сюда ненавидящий царскую семью Гучков. Но для чего доблестный Корнилов явился так атаковать женщину? С этим охотно справились бы и другие. Издал генерал по содержанию Романовых и инструкцию, где, например, значилось:

«4. Допускать выход отрекшегося императора и бывшей императрицы на большой балкон дворца и в часть парка, непосредственно прилегающую к дворцу, в часы по их желанию, в промежутках между 8 часами утра и 6 часами вечера».

Зачем же так «принципиально» быть тюремщиком? По инструкции караулить дворец должны были запасные полки и батальоны гарнизона – по очереди. Преданных царских конвойцев и дворцовую полицию потеснили. Чтобы еще горше стало семье, глава которой сам отдал власть «революционным генералам»? И единичные поступки людей, как трещины, вспухают на их портретном лаке…

Сами же «ревгенералы», очутившись на российском Олимпе, друг друга разлюбили. Алексеев, став Верховным, сразу же убрал с поста главкома Северного фронта своего ближайшего напарника по устранению императора генерала Рузского. Тот будет доживать в Кисловодске, где в 1918 году его зарубят чекисты в числе других заложников. Мешался Алексееву и популярнейший Корнилов. Его в главкомы петроградских войск пришлось поставить без согласия Алексеева.

Деникин же, не особо вникавший в интриги высшего генералитета, любил Корнилова. В отличие от восседавшего в штабах Алексеева Антон Иванович видел этого генерала под пулями, что было для него лучшей проверкой человека. Так сложилось, потому что Деникин и Корнилов по характерам, нравам – как близнецы. Тут сходство вплоть до того, что Деникин командовал Железной дивизией, а Корнилов, словно б копируя, сделал свою дивизию в боях Первой мировой войны Стальной.

Различались эти два полководца лишь внешне, что в нюансах разнило и их внутреннее содержание. Плотный, склонный к полноте белолицый Деникин с благородным рисунком лица, покуривающий отменные сигары, нередко выглядел барином, являлся хорошим оратором. Корнилов был приземист, худ, кривоног, но крепок, как такие жилистые люди. На узкоглазом, калмыцкого кроя, коричневатого оттенка лице жидки бородка и усы, но нервные пальцы маленьких рук аристократично длинны, голос – с резкими, повелительными интонациями, хотя говорил негладко. В его хмурой, подавшейся плечами вперед фигуре была необыкновенная сила. Корниловскую харизму мгновенно чувствовали, перед ним стушевывались и неробкие.

Был Корнилов с Деникиным един, увы, и в большой доверчивости, доходящей до наивности. Оба: прекрасные сердца, глубоко религиозные люди и неискушенные политики – плохо разбирались в людях. И поэтому столь печальна судьба их «музыки военной реакции», первые аккорды которой задал Деникин в «соло» Керенскому, а в концерт попытается превратить вскоре Корнилов своим путчем.

Циничный Брусилов сказал о Корнилове: «Сердце льва, ум барана». Эту оценку подтвердит Брусилов и на себе, в конце концов поверит большевистским комиссарам. В общем же, горе с генералами, берущимися из своих прямолинейных хазарм за политику. Целая генеральская плеяда будет играть на российской арене в такие же игры в конце XX века. Всех их трудно понять, хотя ясно, что генералы по-своему берутся рубить, когда политики запутались.

В роли командира 8-й армии Корнилов уже показал свою точку зрения, создав ударников Неженцева из добровольцев, в какие охотно пошли и юнкера. Эти батальоны должны были бороться с безобразиями на фронте. А став главкомом наступавшего, потом позорно отступавшего Юго-Западного фронта, Корнилов, надавив на струхнувших комиссаров, начал с расстрелов бросающих фронт. 11 июля он потребовал от правительства восстановления смертной казни на фронте, и она была снова введена. По корниловскому приказу стали расстреливать мародеров, дезертиров, в районе военных действий запретили митинги, разгоняя их оружием.

Деникин с большим удовлетворением реагировал:

«Мероприятия, введенные генералом Корниловым самочинно, его мужественное прямое слово, твердый язык, которым он, в нарушение дисциплины, стал говорить с правительством, а больше всего решительные действия – все это чрезвычайно подняло его авторитет в глазах широких кругов либеральной демократии и офицерства. Даже революционная демократия армии, оглушенная и подавленная трагическим оборотом событий, в первое время после разгрома увидела в Корнилове последнее средство, единственный выход из создавшегося отчаянного положения».

Собрат Корнилов своей степной кровью остро чуял в Деникине больше, чем единомышленника. Он горячо радовался их общему бою против керенщины, отмечая атаку, за которую даже осторожный Алексеев назвал Деникина «героем дня», при какой Корнилов не смог быть, но написал Антону Ивановичу: