Валентин Фалин - Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов

Сталин имел возможность заглядывать в секреты Черчилля и убедился, что информация об агрессивных намерениях нацистской Германии имела побочным назначением толкнуть Москву на упреждающие операции против рейха, пока тот завяз в усмирении Югославии. Если кто подсказывал советскому руководству идею превентивного удара, то его надо бы искать скорее в Лондоне, чем в советской столице.

Трудно угадать, какие химеры рождались в воображении Сталина, когда разведывательные данные о лондонских хитросплетениях получали подтверждение из уст, к примеру, британского посла С. Криппса. 12 апреля он фактически потребовал, чтобы советское правительство немедленно пришло на помощь Югославии и Греции, а 18 апреля посол вручил А. Вышинскому меморандум с угрозой: или СССР становится на сторону противников Германии, или Англия заключает с Германией мирный договор и открывает последней беспрепятственный простор для экспансии на Восток. А тут еще Гесс на Британские острова пожаловал. Утверждают, что по собственному почину. Но может быть, и пригласили. Зачем – ясно. Кто? Думай что хочешь.

США – беспросвет. Жена посла Штайнгардта распорядилась 5 мая готовить для отправки в Америку все серебро, скатерти и постельное белье. На следующий день, ссылаясь на мнение мужа, она заявила: «Немцы устроят страшный блиц… народ взбунтуется. И немцы это прекрасно понимают». 1 июня упаковкой чемоданов к спешной эвакуации занялся сам посол, а 20 июня он лично разведывал дороги, по которым в случае чего можно будет сбежать из резиденции в Москве на снятую в поселке Тарасовка дачу. Машину со Штайнгардтом остановили местные жители, принявшие посла за шпиона. Работники наружного наблюдения поспешили на выручку американскому дипломату.

Для подобных пикантностей у Сталина находилось время. Он впитывал их в себя и хранил в на редкость цепкой памяти. Штайнгардт долго не забывался ему, как и данные об активизации контактов представителей администрации с белоэмиграцией, осевшей в Штатах. Характер этих контактов подсказывал: планы отзыва дипломатического признания СССР обретают конкретные очертания, Вашингтон уже моделирует политику на случай исчезновения Советского Союза в результате военного поражения от Германии.

Куда ни кинь, все клин. И в самый последний черед возникает желание исповедоваться во зле – что сам накликал или породил.

22 июня 1941 года, с первыми лучами восходящего солнца [375], тысячи тонн бомб и артиллерийских снарядов обрушились на погранзаставы, казармы и позиции войск, аэродромы, узлы связи, штабы Красной армии, города и населенные пункты Советского Союза на всем протяжении от Баренцева до Черного моря. Подверглись минированию гавани и порты от Венспилса и Лиепаи до Таллина и Тарту на Балтике. Без объявления войны Гитлер начал свою «настоящую войну», как отмечается в монографии «Германский рейх и Вторая мировая война» [376]. Он планировал разделаться с СССР в единоборстве, полагая, что на Западе особые неприятности его не подстерегают. Фюреру виделась континентальная империя, охватывающая «русское пространство», как необходимая предпосылка «осуществления мировой политики» [377].

Это была война и в то же время не война в общепринятом смысле. Всякие условности, обычаи, конвенции в агрессии против СССР заранее отбрасывались. Эта война не была похожей на другие и по философии, и по целям. Гитлер, выступая 30 марта 1941 года перед 250 генералами, выразил свои замыслы так: «Искоренение „еврейского большевизма“, сокращение на порядок численности славянского населения, разграбление и колонизация завоеванных областей» [378].

История знает немало войн на уничтожение противника, чтобы освободить пространство для заселения пришельцами, как при подсечном земледелии выжигали лес, чтобы заполучить делянку под огород. Но все же ни одну из них, даже из XVIII–XIX–XX веков, нельзя поставить в ряд с «русским походом» нацистов. По низменности побуждений и изощренности методов, тщательности планирования античеловеческих актов, степени массового вовлечения в преступления военнослужащих и персонала других государственных и негосударственных институтов, масштабам вакханалии насилия и ее продолжительности этому «походу» не сыщется равных.

«Гитлеровская „программа“, – констатирует Ф. Фишер, – органически продолжает немецкую историю… Константой гитлеровского видения мира являлось социал-дарвинистское убеждение в том, что борьба за существование определяет не только жизнь отдельных индивидуумов, но и составляет также универсальный жизненный принцип в развитии народов» [379]. Насколько политика Гитлера вписывалась в традиции германской истории и последовательно продолжала их, решать за немцев воздержимся.

Неоспоримо другое: в том же вермахте, не говоря уже о войсках СС и отрядах СД, нашлось в избытке охочих до злодейств – самых разных и гнусных. И не перестаешь поражаться, как редко генералов вместе с подчиненными посещала элементарная мысль, что ждет их самих и их соотечественников, если война без правил и моральных ограничителей ворвется в немецкие дома. Нельзя отказать в правах кому-то другому, не отказывая в них себе. Или – после нас хоть потоп? Мы пришли ниоткуда и уйдем в никуда.

Из более или менее заметных должностных лиц против зверского обращения, например с советскими военнопленными, выступал один адмирал Канарис. Понятно, не из симпатий к СССР или к левым любых оттенков вообще. Как-никак, он принадлежал к группе офицеров, организовавших в 1918 году убийство Розы Люксембург и Карла Либкнехта. Но летом 1941 года, когда рейх был опьянен предвкушением победы, Канарис не утратил качеств трезвого аналитика: одурь минет, что дальше? К адмиралу не прислушались [380].

Затевая «русский поход», Гитлер и практически весь генералитет не сомневались в его полнейшем успехе. Никаких альтернатив краткой по времени кампании не прорабатывалось. Никаких резервов на непредвиденные обстоятельства не закладывалось. Запас горючего рассчитывался на 700–800 километров хода, боеприпасов и продовольствия (фуража) – на двадцать дней. Материально это обеспечивало операции при относительно вялом сопротивлении противника на глубину 500 километров. Недостающее предлагалось добывать в порядке «самообеспечения», что было совершенно нереально при задуманном уровне концентрации сил и технических средств на направлениях главных ударов [381].

21 танковая и 3 моторизованные дивизии были оснащены трофейными – чехословацкими и французскими – оружием и техникой, не уступавшими, заметим, в качестве немецким [382]. В пределах пары месяцев, с учетом обновления перед 22 июня ходовой части трофейных танков и грузовиков, особых сложностей в их обслуживании не предвиделось. Выжимай все для решения поставленных тактических и оперативных задач и бросай. Проблемы роились за пределами победного графика.