Александр Лебедь - За державу обидно

Но жизнь в академии состояла не из одной учебы, точнее, не только из нее. В связи с этим хочу остановиться на некоторых моментах, до известной степени характеризующих морально-нравственную атмосферу как в академии, так и вокруг нее.

Сентябрь 1982 года. Завершен курс лекций и начались практические занятия. Приходит преподаватель и оставляет мне листок бумаги с перечнем литературы, которую необходимо изучить к завтрашнему занятию. Перечень что-то великоват — 22 наименования. В сочетании с выражением «завтрашнее занятие» такой перечень как-то не смотрится. Но спорить тут нечего, и я довожу перечень литературы до группы. Наиболее алкающие знаний слушатели устремляются в библиотеку. Возвращаются, неся впереди себя, как кирпичи, неоглядную груду учебников. Раскладывают их по столам и совершенно единодушно и дружно немеют от «восхищения». Все это не только прочитать к завтрашнему дню, но и пролистать невозможно.

Кто-то из наиболее настырных и добросовестных вяло пытается что-то листать. Основная масса делает однозначный вывод, что, поскольку нельзя объять необъятное, то и связываться нечего, и дружно возвращает литературу в библиотеку. Группа к занятиям не готова. Поскольку это только начало большого учебного пути, все томятся предчувствием большого скандала с двойками, партийными разбирательствами и другими подобными «прелестями» в финале. Начинается занятие. Идет себе ничего, бойко! Мы не вспоминаем о 22 непрочитанных книжках, и преподаватель не вспоминает. Создается впечатление, что он листочка не приносил. Все начинают коситься на меня. Я понимаю их косые взгляды: «А не сам ли ты, дружок, этот дурацкий список выдумал?»

Занятие заканчивается, преподаватель уходит, все набрасываются на меня:

— Иваныч, где ты взял этот дурацкий список?

— Он дал!

— Так что ж он ни сном, ни духом даже не помянул? Ты, может, сам, того?.. Списочек, а?

— Ребята, я вам прямо скажу, не боясь умереть от скромности, — я не глуп, но сочинить список из 22 наименований с инвентарными номерами я не в состоянии. Да и зачем мне это?

— Это логично!

Вопрос умирает. Можно ли привести пример большего формализма? Можно и нужно было сказать: «Товарищи офицеры, вот вам перечень, прочитайте из него то, что сочтете необходимым». Но было сказано: «Обязательно прочитать!»

Все обязательно не прочитали, и за это никто не спросил. С этого дня читать начали то, что считали нужным сами. И очень хорошо получалось, должен я отметить.

Конспекты первоисточников — о, это симфония. Кафедр общественных наук в академии было две. Под крышей одной собраны были: научный коммунизм, марксистско-ленинская философия и политэкономия; под крышей другой: история КПСС и партийно-политическая работа. К каждому семинару огромный перечень литературы, который необходимо не просто прочитать, а подчеркиваю обязательно законспектировать. Поскольку сделать это опять физически невозможно, то народ изощряется, как может. Реально в полном объеме не конспектировал никто. Двое конспектировали частично. Это я точно знаю. Остальные списывали. Но здесь тоже были вариации. Примерно половина эксплуатировала собственных жен. Другая половина сдирала самостоятельно, чисто механически, не утруждая себя попытками вникнуть: о чем же там? Потом начинался процесс имитации глубокомыслия. На полях в произвольном порядке расставлялись восклицательные и вопросительные знаки, галочки и птички, кто-то что-то подчеркивал с помощью цветной пасты. Некоторые «стружили» на листы конспектов цветные карандаши и растирали с помощью бумажки, оттеняя таким образом наиболее важные, по их мнению, места.

Потом я распределял вопросы семинара, по не просто: один вопрос — один человек, а так, чтобы была так называемая «активность». В зависимости от объема семинарского занятия на каждый вопрос отвечали от двух до пяти человек.

С одной стороны, это старо, как мир, а с другой — никто ничего не терял. Группа была умненькая. По этой причине аргументированно спорить в ней почти все были горазды, главное было — втянуться в семинар, а там уже страсти раскалялись так, что и остановить было трудно. Спорили от души, конспектировали формально, а знания стремились получать все-таки не формальные. Поскольку система была, во всех академиях совершенно одинаковой, то каждый год академии выплескивали в войска все новые толпы формальных неформалов или неформальных формалистов — кому как нравится. Это одна из причин того, почему «рыба» под названием КПСС столь бесславно и быстро сгнила. А армия, 90 процентов офицерского состава которой были коммунистами, в лучшем случае безучастно наблюдала за этим процессом. Такова она, цена махрового формализма.

Хорошее это слово — традиции, и смысловая нагрузка этого слова высока. Но это если к ним, традициям, подходить с позиции здравого смысла. А если как-нибудь по-другому? Традиционно две десантные группы первого курса составляли академическую похоронную команду. Почему именно десантные?.. Все остальные ходили на парад, а мы — нет. Раз так, надо же нам найти какое-то дело. Парад — мероприятие плановое, а похороны — стихийное.

Позволю себе напомнить, что в академии я учился с 1982-го по 1985 год. За этот период только Генеральных секретарей из жизни ушло трое. А там еще Маршалы Советского Союза Баграмян, Устинов, член Политбюро ЦК КПСС Пельше. И еще масса других менее известных, но не менее значительных лиц. Работы нам хватало. Мы носились с похорон на похороны с интенсивностью пожарников. Я по воле заместителя коменданта города Москвы полковника Макарова почему-то постоянно попадал в пару, на которую возлагалась обязанность несли портрет. По этому поводу в мой адрес сыпалось достаточное количеству, мягко говоря, двусмысленных шуток. А В. А. Востротин ехидно сформулировал, в чем тут дело:

— Тебя, Иваныч, Макаров к портрету постоянно приставляет за природную ласковость лица.

Похороны — это горе. Ушедший был чьим-то мужем, отцом, дедом или даже прадедом. Но это внешне. А мы в силу своих специфических обязанностей соприкасались с процессом изнутри. На мой взгляд, это было довольно противно. Кто-то из родни, при содействии комендатуры, ревниво читает надписи на венках и ведет скрупулезный подсчет приславших их организаций и персоналий. Кто-то кропотливо считает венки, заботливо при этом приговаривая: «Вот если принесут еще два, то будет столько же, сколько было у такого-то, что, к сожалению, значительно меньше, чем было у такого-то, но зато, к счастью, несравнимо больше, чем у такого-то». При чем здесь сожаление и счастье — непонятно. Здесь же ребята из КГБ деловито «шмонают» венки на предмет наличия взрывчатых веществ. Им плевать, от кого те венки, работа у них такая.