Артем Драбкин - «Из адов ад». А мы с тобой, брат, из пехоты...

В это время отец уже не преподавал, а работал в магазине наглядных пособий. Когда началась война, несмотря на возраст и слабость здоровья, отец одним из первых ушел на фронт. Он знал саперное дело, и его взяли. 13 сентября 1941 года мы получили похоронку – отец погиб.

Одесса сразу попала в кольцо. Это было жутко – наступление было просто дикое, ведь немцев поддерживала еще и Румыния. Одесса долго оборонялась… В 1941 году я перешел в 9-й класс, и мы с мальчишками тушили «зажигалки». Когда бомбы падали, их надо было схватить, сбросить и засыпать песком. В армию я попал, когда мне было 15 лет. В городе создавались «истребительные батальоны». Они состояли из рабочих, штатских – в общем, не военных. Когда началось наступление на Одессу, мы начали отступать – сначала по побережью, потом нас морем переправили в Николаев, а дальше снова по суше, на Северный Кавказ. Мама же успела уйти в Винницу к тетке и дяде. Мы отступали до Моздока. Интересно, что, хотя у нас были винтовки, считалось, что мы все еще не в действующей армии. Только под Моздоком была дана команда всех перевести в действующую армию. Мне не хватало возраста, но ребята приписали мне пару лет. Так я попал в 5-ю Ударную армию, 416-ю стрелковую азербайджанскую дивизию, в 1374-й стрелковый полк, в матушку-пехоту. И с ней я прошел до Берлина.

Знаменитая впоследствии 416-я азербайджанская стрелковая дивизия была сформирована, и я получил всю экипировку. Командовал дивизией генерал Сызранцев, а по строевой – генерал Зюванов. Это были очень мудрые, удивительно внимательные полководцы. Они всегда участвовали в боях на очень тяжелых направлениях. 5-я армия называлась Ударной, потом она стала Гвардейской. Эта армия имела очень сильное вооружение. Ударные армии и по составу, и по формированию специально готовились и для прорыва, и для форсирования крупных рек. Мне пришлось форсировать Днепр, а позже – и Одер, под Кюстрином.

В начале войны мы отступали, отражая немецкие атаки. Немцев поддерживали венгры, итальянцы, румыны. Конечно, нам тяжело приходилось…

– В 1941–1942 годах расстреливали пленных?

– Немцев? Конечно! И немцы тоже. Чудо, если человек попал в плен и его не убили. Они себя чувствовали победителями. Им сказали, что мы – навоз, тряпки, русские свиньи. Девушек они насиловали… Самое страшное – это были рассказы тех, кто попал в оккупацию. В отношении населения у немцев была очень хитрая тактика. Они создавали полицейские соединения – так полицейские издевались над людьми больше, чем немцы, и их это устраивало.

А потом мы погнали их назад. Снова Николаев, Одесса. Армия попала в состав 3-го Украинского фронта, которым командовал Толбухин. Я на всю жизнь запомнил эти бои на 3-м Украинском. Самое страшное – когда теряешь товарищей. В жару мы шли на Кишинев, они драпали… Это была знаменитая Ясско-Кишиневская операция. Там была такая Тираспольская дорога. Там столько трупов было! В основном наших предателей, что с немцами отступали. Ведь многие считали, что никогда большевики не вернутся. Много бежало предателей из Одессы: кто на чем – повозки, лошади. Немецкие танки шли по этой дороге, и немцы их передавили. Собаке – собачья смерть!

Мы шли со стороны Бессарабии, от Одессы. Август 1944 года, жара жуткая. От малярии мы теряли больше людей, чем от ранений. Очень много было винограда, да и вообще жратвы было много. Помню переправу через Буг – это знаменитая река. Когда пошло наступление, было уже ясно, что немцы будут драпать. Но у них было страшное оружие – огнеметы. У меня был друг, сибиряк, чудный парень, помкомвзвода, старшина – он столько мне помогал!.. Я же городской парень, для меня пройти 30 км – это страшно. Я был в ботинках с обмотками, и когда мы прошли первые 30 км и был привал к обеду, я понял, что никуда больше не пойду. Ноги были – сплошные пузыри, красные. Двое ребят побежали за санинструктором, и тот обмыл мне ноги, бритвой разрезал пузыри, смазал ихтиолкой. И вот этот парень-сибиряк смотрит на меня: «А ведь ты не от этого такой грустный. Жить хочешь? Дам совет: тебе сейчас хорошо?» – «Да». – «Живи минутой. Не загадывай наперед – дольше проживешь. А если начнешь думать, внимание пропадает, и можно под пулю попасть».

И вот мы уже врывались в Кишинев, и сбоку огнеметчик дал залп. И этот мой дружочек попал под огнемет. Я до сих пор не могу забыть визг умирающего. Начали его засыпать землей, но бесполезно…

– Немца нашли?

– Нет. Их много было, это же оборона. Потерять друга, да еще так… Наступление в ходе Ясско-Кишиневской операции было очень тяжелым – все время тяжелые бои. Да еще перед этим наступлением были немецкие наступления. У немцев было очень много танков, и я помню, как в одном очень сильном бою они утюжили окопы. В результате после завершения операции от нашей роты осталось человек сорок, а может быть, даже меньше. Нас стали расформировывать, пришел командир батальона, и тех, кто постарше, отправили в хозвзвод, а нас – пополнить роту автоматчиков. Вот так я впервые получил вместо винтовки автомат. Это, может быть, меня и сберегло на войне. Кроме того, в этом заслуга хорошего командира роты – лейтенанта Салкина, впоследствии капитана.

После взятия Кишинева мы пошли на Бухарест, но в этот момент была дана команда, и нас погрузили в теплушки и вывезли под Ковель в Польшу. Началось новое наступление, но в Польше у немцев были очень сильные оборонительные позиции, и они упорно сопротивлялись. Еще до взятия Варшавы были очень сильные бои; приходилось атаковать, и очень сильно.

– Вы передвигались пешком?

– Только пешком. В роте автоматчиков у нас было всего две повозки, а с ними четыре лошади и ездовые. Все они были азербайджанцы. Они тыловики, не обязаны были воевать. У нас был замкомандира полка по хозчасти – подполковник Гаджиев, жирный мужик. Было наступление, а он развалясь ехал на своей повозке сзади – и тут авиационный немецкий налет. Он успел спрятаться в кювет, а лошадей и бричку разбило. И вот он прибежал к нам в ужасе: «Меня же убить могли!» Для него это было неожиданностью! А мы очень любили своих «кукурузников», они очень активно нам помогали. Они летали ночью, и их атаки были совершенно неожиданными.

В Польше осталось много местного населения. Мы пришли к полякам и сразу увидели разницу: если в Молдавии много фруктов, еды, вина, то в Польше – в лучшем случае картошка и молоко. Кроме жуткой водки, ничего нет. Они нас сначала хорошо приняли, мы свое на стол положим. Еда у нас лучше, знаменитые офицерские консервы с беконом, а у солдат тушенка. «Ну что, пан, германа пойдем бить?» – «Пойдем, пан, пойдем!» – «А колхозы пойдем строить?» – «Ниц не разуме!» Колхозы они наши ненавидели, им столько про них порассказывали. Поляки жили хуторами, у многих были свои куски земли.