Борис Савинков - Сочинения

Преступник, скрываясь за дровами, некоторое время отвечал выстрелами из револьвера, причем были легко ранены рядовые Веленчук и Семенов и убит унтер-офицер Иван Едынак. По прекращению обстрела, проникшими за дрова гренадерами был обнаружен труп преступника с четырьмя огнестрельными ранами, из коих две были безусловно смертельны. Преступник молодой человек лет 26, брюнет, высокого роста и крепкого телосложения. При нем не найдено никаких документов, в карманах же брюк обнаружено два револьвера системы Браунинг и коробка с патронами к ним.

К установлению его личности приняты меры. Следствие ведет следователь по особо важным делам.

Я лежу ничком в горячих подушках. Светает. Чуть брезжит утренняя заря.

Вот опять неудача. Хуже чем неудача, несчастье. Мы наголову разбиты.

Федор сделал, конечно, что мог. Разве он пропустил карету? Разве не бросил бомбу? Разве не было взрыва?

Мне не жаль Федора, даже не жаль, что я не успел защитить его. Ну, я бы убил пять дворников и городовых. Разве в этом мое желанье?.. Но мне жаль: я не знал, что генерал-губернатор в двух шагах от меня, в подъезде. Я бы дождался его. Я бы его убил.

Мы не уедем. Мы не сдадимся. Если нельзя убить на дороге, мы пойдем во дворец. Мы взорвем дворец, и себя и его, и всех, кто с ним. Он спокоен теперь: он торжествует победу. Нет забот, нет страха. Прочно царство его, тверда власть… Но ведь будет наш день, – будет суд. И тогда, – совершится.

Генрих мне говорит:

– Жорж, все погибло. Кровь заливает мне щеки.

– Молчать.

Он в испуге отступает на шаг.

– Жорж, что с вами?

– Молчать. Что за вздор. Ничто не погибло. Как вам не стыдно.

– А Федор?

– Что Федор? Федор убит…

– Ах, Жорж. Ведь это. Ведь это.

– Ну… Дальше.

– Нет… Вы подумайте… Нет… Но мне казалось… Что же теперь?

– Как, что теперь?

– Нас полиция ищет.

– Полиция всегда ищет.

Сеет дождь. Плачет хмурое небо. Генрих промок и с его поношенной шапки струится вода. Он похудел, глаза у него ввалились.

– Жорж.

– Что?

– Поверьте… Я… я хочу только сказать… Вот нас двое: Ваня и я.

– Мало двоих.

– Нас трое.

– Кто же третий?

– Я. Вы забыли меня.

– Вы возьмете снаряд?

– Конечно.

Пауза.

– Жорж, на улице трудно.

– Что трудно?

– На улице трудно убить.

– Мы пойдем во дворец.

– Во дворец?

– Ну да. Что же вас удивляет?

– Вы надеетесь, Жорж?

Я уверен… Стыдно вам, Генрих.

Он растерянно жмет мою руку.

– Жорж, простите меня…

– Конечно… Но помните: если Федор убит, значит черед за нами. Поняли? Да?

И он, взволнованный, шепчет:

– Да…

А мне на этот раз жаль, что Федора нет со мною.

Я забыл зажечь свечи. В моей комнате серая полутьма. В углу зыбкий силуэт Эрны.

После взрыва я отдал ей бомбы и с тех пор не видел ее Она тайком прокралась сегодня ко мне и молчит. Даже не курит.

– Жорж…

– Что, Эрна?

– Это, это я виновата…

– В чем виновата?

– Что он не убит.

Голос у нее глухой и в нем сегодня нет слез.

– Ты виновата?

– Да, я.

– Чем?

– Я делала бомбу.

– Ах, пустяки… Не мучь себя, Эрна.

– Нет, это я, это я, это я…

Я беру ее руку:

– Эрна, твоей вины нет. Я тебе говорю.

– Нет?.. А Федор?

– Что Федор?

– Он бы, может быть, жил..

– Эрна, ведь это скучно…

Она встает, делает два шага. Потом тяжело садится опять. Я говорю:

– Вот Генрих сказал, – что нужно оставить дело.

– Кто сказал?

– Генрих.

– Как оставить? Зачем?

– Спроси его, Эрна.

– Жорж, разве правда, – оставить?

– Ты так думаешь? Да?

– Нет, скажи ты.

Ну, конечно же, нет. Мы, конечно, убьем. И ты опять приготовишь снаряды.

Она с тревогой говорит:

– А кто третий?

– Я, Эрна.

– Ты?

– Ну да. Я.

Она поникла, прижалась к окну. Смотрит в темную площадь. Потом вдруг быстро встает, подходит ко мне. Жарко целует в губы.

– Жорж, милый. Мы, ведь, вместе умрем? Жорж?

Снова неслышно падает ночь.

Перед нами всего два пути. Первый путь: переждать несколько дней и опять подстеречь на дороге. Второй путь: идти во дворец. Я знаю: нас ищут.

Нам трудно прожить неделю в Москве, еще труднее занять те же места. Ну, вместо Федора – я, Ваня опять на Тверской, Генрих опять в резерве. Полиция теперь начеку. Улицы усеяны сыщиками. Они караулят нас. Они, заподозрив бомбу, окружат, незаметно схватят. Да и поедет ли генерал-губернатор той же дорогой? Ведь ему легко сделать круг по Москве: выехать на Тверскую сверху, со стороны Страстного монастыря… Но, а если мы пойдем во дворец? Нужно оковать себя динамитом, одеть невидимый панцирь, нужно прорваться в подъезд, наконец, нужно умело взорвать. Мне, конечно, не жалко тех, кто умрет: погибнет семья, свита, сыщики и конвой. Но опасно рискнуть. Дворец велик и в нем много комнат. Если случайно во время взрыва он будет во внутренних залах или в саду? Ведь мы не в силах дойти до него…

Халтуринский взрыв был рассчитан верно и все-таки кончился неудачей. Я колеблюсь. Я взвешиваю все «против» и «за». И я не знаю: пойдем ли мы во дворец? Трудно решить и нужно. Трудно знать и еще труднее узнать.

Ваня барин: мягкая шляпа, светлый галстук, серый пиджак. У него по-прежнему вьются кудри, блестят задумчивые глаза. Он говорит:

– Жалко Федора, Жоржик.

– Да, жалко.

Он улыбается грустно:

– Да ведь тебе не Федора жалко.

– Как не Федора, Ваня?

– Ты, ведь, думаешь: товарища потерял. Ведь, так? Скажи, так?

– Конечно.

– Ты думаешь: вот жил на свете революционер, настоящий революционер, бесстрашный… А теперь его нет. И еще думаешь: трудно, – как быть без него?

– Конечно.

– Вот видишь… А про Федора ты забыл. Не жаль тебе Федора.

На бульваре играет военный оркестр. Воскресенье. В красных рубахах, с гармониками в руках бродят мастеровые. Говор и смех.

Ваня говорит:

– Слушай, я вот все о Федоре думал. Для меня, ведь, он не только товарищ, не только революционер. Ты подумай, что он чувствовал там за дровами? Стрелял и знал, каждою каплею крови знал: смерть. Сколько времени он в глаза ее видел?

Жоржик, не то. Я не про то. Ну, конечно, не испугался… А знаешь ли ты его муку? Знаешь ли муку, когда он раненый бился? Когда темнело в глазах и жизнь догорала? Ты не думал о нем?

И я отвечаю:

– Нет, Ваня, не думал.

Он шепчет:

– Значит, ты и его не любил…

Тогда я говорю:

– Федор умер… Ты лучше вот что скажи: идти ли нам во дворец?

– Идти во дворец?

– Да.

– Это как?

– Ну, взорвать весь дворец.

– А люди?

– Какие люди?

– Да семья его, дети.

– Вот ты о чем… Пустяки: им туда и дорога…

Ваня примолк.