Алексей Емельянов - Казаки на персидском фронте (1915–1918)

Персы любили Баратова. В городах за ним бежала толпа, а при объездах необъятного фронта, в деревнях, на дорогах, прохожие снимали шапки, кланялись и приветливо улыбались. Это – за мудрость мирной политики. Когда стало известно о революции в России и в Персии появились думские деньги – «керенки» с изображением Таврического дворца – здания Государственной думы, персы неохотно принимали при расчетах эти деньги.

– Караван-Сарай, нехорошо, не нужно, – говорили они, – давай портрет Баратова.

И они выразительно показывали место на кредитке, где должен быть портрет генерала. Им казалось:

– Здание мертво, революция – непорядок.

В их представлении, Баратов был реальным воплощением мощи и кредитоспособности Русского государства.

Русский, безгранично любящий Родину, выросший за пределами Терека, Баратов принадлежит уже не Терскому войску, а всей России. Умный, патриот, он всегда был прогрессивным, а когда разразилась революция и прошла по фронту, он понял смысл событий и не вел борьбы ни тайной, ни явной против забившей ключом политической жизни в армии. Чтобы удержать войска на фронте, нужно было сотрудничать с комитетами и комиссарами, и Баратов это осуществлял искренне, мастерски и с огромной пользой для Родины. Когда Баратов входил в заседание армейского комитета, уже после Октябрьской революции, – в знак уважения к вождю армии все члены комитета вставали и бесшумно садились на свои места.

Позже мне приходилось наблюдать популярность Баратова и за пределами Персии, на пространстве всего многоплеменного Кавказа. Как казак Терского войска, он пользуется большим уважением на Северном Кавказе, и после смерти Караулова атаманский жезл предназначался Баратову. В Тифлисе – грузины, в горах разноплеменные горцы, одинаково считают его своим. В Азербайджане у мусульман и армян, извечно кровных врагов, Баратов пользуется одинаково большим уважением и известностью. Ведь в состав Персидского корпуса кроме казаков входили солдаты всех племен Кавказа. Они разнесли славу о нем по всем станицам Кубани и Терека, аулам и саклям Дагестана, Азербайджана и Грузии.

У Баратова доброе сердце; он никогда не отказывает просителю и любит слушать советы. Но только слушать. Его интересует мнение, часто по очень серьезному вопросу, его адъютанта, штабных офицеров, казаков и солдат. Он выслушивает их всех, но всегда поступает по-своему. Думают, что Баратов по мягкости поддается влиянию других. Это неверно. Говоря с другими, советуясь, он только контролирует себя и пытается шире осветить вопрос. Но поступает всегда по-своему. Он прожил очень интересно, да и сейчас живет так же. Он из тех счастливцев, про которых еще при жизни и сказки рассказывают и песни поют.

Земский «форд» бесшумно скатился с перевала и мчался по ровной дороге. Нас двое. Оба помощники уполномоченного Всероссийского Земского Союза. Я недавно переменил адвокатский фрак на френч и сейчас смотрел на все с большим интересом. Михаил Григорьевич Запорожец, приехавший на пару месяцев раньше, уже год пробыл на другом фронте и держал себя как старший. У него охотничье ружье центрального боя и фотографический аппарат через плечо. Иногда автомобиль останавливался, и Запорожец безрезультатно стрелял по горным курочкам или щелкал аппаратом. Было очень жарко. На шоссе серая известковая пыль. Движение воздуха ощущалось только во время езды. Опять лопнула шина.

– При такой жаре и сам лопнешь, – ворчал шофер.

Он возился с колесом, а мы беспомощно стояли на самом солнцепеке на дороге, пересекавшей огромное плато. Далеко на горизонте полукругом шла горная цепь, а на десятки верст кругом голое пространство без всякой растительности. Может быть, где-нибудь и была зелень, но ее не было видно. Все было выжжено. Высоко над головой кружили какие-то большие птицы, по-видимому, горные орлы. Мы их уже раз видели у Сираба. Тогда их спугнули шумом машины. Они лениво поднялись и уходили от автомобиля в направлении гор, тяжело раскачивая огромными крыльями, чтобы подняться на нужную высоту. Их много у Сираба. Они неподвижны и издали похожи на желто-серые камни или глыбы, пятнами застывшие у самой дороги. Это кондоры; у них белая голова и голая шея. Кроме нас троих у машины и орлов, кругом нет ничего живого. Дышать трудно, а в автомобиль забраться нельзя, так как заднее колесо на домкрате. Шофер возится как-то особенно долго на этот раз, хочется пить, а фляги уже пусты. Невыносимо жарко в толстом суконном френче. Сонливое состояние.

Наконец автомобиль тронулся, стало веселее. Проехали через какую-то деревушку. Желто-серые глинобитные стены без окон, плоские голые и куполообразные крыши, и только в стороне от деревни один дом получше других, по-видимому, принадлежащий хану-помещику. Несколько полуголых ребят выбежали на шум автомобиля, да в одном месте таинственно куда-то за угол шмыгнула женская фигура, застигнутая внезапно на улице. Потом опять серая дорога, солнце и однообразный ландшафт. Впереди на дороге крестьянин. Он гонит небольшой караван, с десяток ослов, обремененных ношей – большими связками саману [29] Мелко нарезанная солома. . Усталые животные еле перебирают ногами; кажется непостижимым, как такие маленькие животные могут нести на себе этот громадный груз.

Автомобиль напугал погонщика. Гудок ревет, а ослы безучастны. Они сбились в кучу и стоят неподвижно. Шофер сердится, гудок хрипит. Перс кричит и, толкая ослов в зад, по одному стаскивает их в придорожный ров. Он уступает дорогу. Потом час он будет возиться, приводить в порядок расстроенный караван.

Автомобиль мчится опять по серой и знойной дороге.

У самого Кянгавера за садами показалась группа всадников, человек пятнадцать. Впереди на раскрашенной серой лошади сидел высокий худой перс с палкой в левой руке; на палке белый сокол. В группе было несколько всадников. Кони гарцуют, вычурно выбрасывая в сторону стройные ноги. Шеи их как будто нарочно изогнуты вниз; все они на мундштуках, а хвосты и гривы у некоторых окрашены в оранжевый или голубой цвет. Центральной фигурой был хан, ехавший со своими гостями и челядью на соколиную охоту. Небольшой, толстый, с большими черными глазами, в белом чесучовом сюртуке, хан сидел на чистокровном арабе и неумело подпрыгивал в английском седле. Все, кроме хана и еще двоих, были в черных, наглухо застегивающихся сюртуках, и, по-видимому, были слуги. Группа была очень эффектна и напоминала наши соколиные охоты прежних времен. Да, Персия живет еще в эпоху натурального хозяйства, со своим укладом, полукрепостным правом, помещиками и соколиными охотами!