Юрий Владимиров - Как я был в немецком плену

Я часто вспоминаю теплые компании, собиравшиеся в чьей-либо комнате, где на двух кроватях и одном стуле усаживались до 10 ребят, а иногда и девчат, где рассказывали различные истории и анекдоты, читали и слушали стихи (в том числе даже запрещенные нецензурные И. С. Баркова), обсуждали важные политические и государственные проблемы, международные, театральные и иные события, иногда выясняли что-либо оставшееся непонятым на лекциях и при чтении учебников, организовывали коллективные чаепития и всей компанией съедали продукты, присланные родителями. Не поделиться ими с товарищами считалось у нас очень скверным поступком.

Бывали у нас музыкальные «посиделки»: пели и играли на гитаре, мандолине, балалайке и даже скрипке и на трубе. Многие из песен и мелодий были услышаны мною впервые и произвели на меня потрясающее впечатление.

В свой первый день пребывания в общежитии я застал в своей комнате компанию из нескольких ребят и одной девушки – студентки Инны Зильберман. Им, подыгрывая себе на гитаре, пел романсы, цыганские и блатные песни мой сосед Сергей. Компания почти не обратила внимания на меня, так как в это время зачарованно слушала певца. Положив чемодан под кровать, я сразу же увлекся пением, пораженный новыми для меня песнями, так как у себя на родине их не слышал. После 23-х часов в дверь громко постучал и вошёл староста корпуса, приказавший нам немедленно разойтись. Гости ушли, мы с соседом потушили свет и крепко уснули. Так с 29 августа 1938 года я начал свою жизнь в Москве. На следующий день, проснувшись рано, умывшись и кое-как позавтракав захваченной еще из дома деревенской пищей (черным хлебом, чувашской колбасой «шортан») и запив её сырой водой из водопроводного крана, я отправился проведать своих земляков, работавших на строительстве автосборочного завода «КИМ» (будущего автозавода им. Ленинского комсомола, или «Москвич»).

31 августа мы с ребятами отправились на поиски авторучек для записи лекций. Более опытный среди нас Степан Кадышев посоветовал посетить специализированный магазин на Арбате. Мы приобрели также несколько толстых общих и тонких ученических тетрадей, карандаши и точилку для них, линейки, угольники, ластики, циркуль типа «козья ножка».

Первый день учебы в институте начался с лекции по политической экономии, длившейся два часа с 10-минутным перерывом. Её прочитал доцент Бабич, одетый в черную гимнастерку, на которой был прикреплен Орден боевого Красного Знамени, по-видимому, полученный им за какой-то подвиг на Гражданской войне. Слушая лекцию, я понял, что лектор пользуется материалами из многократно переиздававшегося учебника начала 30-х годов «Краткий курс политической экономии», автором которого был видный экономист Л. Сегаль, объявленный «врагом народа». Этот учебник имелся у нас дома: отец занимался по нему, будучи студентом местного педагогического института. Я было хотел попросить отца прислать мне этот учебник, но не успел: примерно через пару месяцев вместо политической экономии мы стали изучать «Основы марксизма-ленинизма» по только что вышедшему «Краткому курсу ВКП(б)».

Мои однокурсики на всю жизнь запомнили Георгия Ивановича Левина, доцента (без ученой степени), читавшего нам лекции по аналитической геометрии. Это был 60-летний, невысокого роста человек, с пышными черными усами, в очках. Левин сразу же заворожил слушателей. Он говорил достаточно громко, чётко, интересно, иногда прерывая лекцию оригинальными отступлениями и шутками. Кроме того, он очень хорошо рисовал мелом на доске геометрические фигуры, проводя абсолютно прямые линии, и красиво воспроизводил буквы и цифры. При этом слушателям совсем не трудно было записывать самое необходимое, о чем говорилось в лекции. Урна с прахом Г. И. Левина, умершего в 1951 году, захоронена на Донском кладбище, и его могилу я иногда навещаю одновременно с могилами трех институтских друзей.

Конечно, в институте были и другие замечательные лекторы. Например, зав. кафедрой сопротивления материалов проф. Александр Николаевич Гениев, одновременно преподававший в Военно-инженерной академии им. В. В. Куйбышева. Он ходил в зеленой военной гимнастерке с черными петлицами на воротнике, был очень темпераментным и рисовал схемы мелками различного цвета. Для туго соображавших студентов и особенно для студенток он был очень страшен. Отличными преподавателями были профессора-немцы Карл Францевич Неймайер и Владимир (Вольдемар) Николаевич Рудбах (заведовал кафедрой прокатки). К сожалению, до слушания лекций этих профессоров я не доучился. Нам преподавал также бывший князь Николай Алексеевич Путята, вернувшийся после Октябрьской революции из заграницы специально для того, «чтобы помочь родине хотя бы обучением кадров». Он был очень интеллигентен, но одет бедно.

Вторая неделя учебы оказалась отличной от первой тем, что в один из первых дней из студентов разных групп образовали отдельные языковые группы для изучения английского и немецкого языков. Услышав от некоторых ребят, что английский язык значительно проще по грамматике и более распространен в мире, чем немецкий, о котором я уже имел неплохое представление, я записался в английскую группу. Мне пришлось заниматься там, но всё же больших успехов в английском я так и не достиг. Мне очень не удавалось произношение.

Были у меня трудности и с другими предметами и даже появились сомнения в возможности продолжения учёбы. Правда, друзья всегда помогали мне устранять непонятое, но иногда удивлялись моей сообразительности.

Отец решительно возразил против моего возможного ухода из института и просил меня не забывать, что семья потратила на меня очень большие деньги. В своих письмах он интересовался, не голодаю ли я, не слишком ли экономлю деньги. А вскоре я получил поддержку своего нового друга и соплеменника – Степана Кузьмича Кадышева, до приезда в Москву проживавшего в чувашском селе около небольшого города Кузнецка Пензенской области. Я заметил, что к Степану каждый вечер и в каждый выходной день приходит очень много ребят. Причиной таких посещений оказалось то, что Степан легко решал даже самые сложные математические задачи и помогал в этом товарищам. Конечно, и я стал пользоваться помощью Степана, и он стал мне не только самым необходимым другом, но и моим опекуном, советчиком и покровителем. Это было связано с тем, что я был с ним «одной крови», а с другой – был еще неопытным юнцом, требовавшим присмотра старшего. Степан был старше меня на 7 лет и за свои 24 года жизни, которая прошла у него далеко не сладко, успел уже многое повидать и испытать. Благодаря Степану у меня появилась твердая уверенность в возможности дальнейшей учебы в институте. У Степана было всего две белые рубашки, но к каждой из них имелось около десятка крепко накрахмаленных воротников, которые пристегивались к рубашке с помощью пуговиц и запонки. Так же было и с манжетами. Во время завтрака и ужина Степан ел в основном черный хлеб, намазывая его очень тонким слоем соленого сливочного масла и запивая такой бутерброд сладким чаем, иногда даже не заваренным.