Виталий Калгин - Виктор Цой. Последний герой современного мифа

Из воспоминаний поклонника «КИНО»:

Было это в 1990-м, 16 августа. Я уже почти два месяца служил в войсках Советской армии в учебке под Москвой. Жара в то лето стояла невыносимая. Гоняли нас по этой жаре в полях, как собак, выжигали на раскаленном солнцем плацу – в общем, занимались армейской подготовкой. После обеда, чуть отдохнув, рота нехотя выходила за казарму на построение. День не предвещал ничего радостного, и мы хмуро и молча толкались в строю, разбираясь в шеренгах, как вдруг до меня сзади из-за спины донеслась фраза: «Пацаны, слышали – Цой разбился!» Ребята за спиной возбужденно загудели, а я никак не мог сообразить, что такое я только что услышал. «Цой разбился…» Что-то совершенно нелепое, невозможное. И тут что-то стрельнуло в мозгу: «Цой разбился!» Ну не может такого быть! Я развернулся и полез в толпу к тому, кто это только что сказал:

– Ты откуда знаешь? – спрашиваю и чувствую, как начинает колотиться сердце.

– Тюлень из 7-й роты сказал.

– А он откуда узнал? – не отставал я. Мне почему-то казалось, что это какая-то тупая шутка или что-то вроде того.

– Хрен его знает, слышал где-то.

Больше никакой информации я не получил. Весь день нас опять гоняли, а у меня в голове только и крутилось: «Не может такого быть! Не может!» Я был на сто процентов уверен, что здесь какая-то ошибка, тем более что точно никто из нас ничего не знал. Где-то от кого-то слышали, и все. И вот ужин. После идем в казарму. До отбоя часа полтора, а перед отбоем обязательная процедура: просмотр телепрограммы «Время». Посреди казармы в ряд расставляются табуретки, и мы, измученные за день сержантами, жаждой и жарой, рассаживаемся перед телевизором. Глаза тут же начинают слипаться, чувствуешь, что сзади в спину уткнулась чья-то спящая голова, и только крики сержантов и их свистящие над головами ремни не дают совсем уснуть. Но в тот вечер я не хотел спать. Это был единственный день за два года службы, когда я с нетерпением ждал программу «Время». И вот она началась, вот уже подходит к концу, и ничего нет, и я уже думаю, что все это действительно брехня, как вдруг: «Печальное известие из Юрмалы…Вчера…» Оказывается, вчера… Внутри меня что-то зазвенело и оборвалось… Все… Я лежал в кровати после отбоя и не мог уснуть. В голове роились мысли и отгоняли сон. Я лежал и вспоминал тот день, который и до сих пор помню, как сейчас. Меня забирают в армию. 20 июня 1990 года. Яркое утро. Родители и брат отпросились с работы, чтобы проводить меня. Я растерянно хожу туда-сюда по квартире, и часы отсчитывают последние минуты перед выходом из дома. Вот уже пора. Я окунаю лицо в пушистую шерсть кота, прощаюсь с ним, надеваю рюкзак, окидываю прощальным взглядом комнату, и вдруг взгляд замирает на экране работающего без звука телевизора. А там на экране – Цой! Я подбежал к телевизору и включил звук. Это был клип «Звезда по имени Солнце». Видел я его тогда в первый раз, и это было для меня настоящим подарком. Телевидение не часто баловало нас такими вещами. Но вот и песня закончилась. Пора. Я вышел в подъезд и, спускаясь по ступенькам, думал: «Это он меня в армию провожал. Правда, посыл тяжелый: красная, красная кровь… умирать молодым… Куда я еду, что ждет меня впереди?»

Я лежал в кровати после отбоя и вдруг понял: на самом деле в то июньское утро он со мной прощался. Я уходил, чтобы через два года вернуться назад, а он оставался, но через два месяца ушел навсегда… [895]

Анастасия Мурзич:

Цой погиб. Его смерть неожиданно объединила малолеток-одиночек, и стало совершенно не стыдно вместе со всеми слушать любимую музыку, читать стихи, говорить, что болит, если любишь… Мне было 15 лет. Мы шли по городу шумным шествием, с плакатами и цветами, приставали к прохожим – собирали деньги на памятник Цою… Мы были совершенно искренни в своем порыве. На собранные деньги мы купили два траурных венка. Один из них мы опустили в воду реки, на берегу которой стояла гостиница «Калининград», где обреталась группа «КИНО» во время гастролей в нашем городе, а второй венок мы повезли в Питер, на сорок дней… [896]

Ольга Лехтонен:

1990 год, мне 13 лет, на улице середина августа. От своих подружек я узнаю о гибели Виктора Цоя. О нем самом я знаю, что он страшно популярный певец, что его слушают все кому не лень, даже мои одноклассники, с которыми я в «контрах». И ничего больше. Ни единого слова из его песен. Но то, что я вижу вокруг, впервые глубоко трогает меня. Безумная боль, которая кругами расходится по нашему городу, по всей стране. Искаженные лица прохожих, слезы, умолкшая музыка, стихшее веселье… Лето оборвалось. Да что там лето – для многих жизнь кончилась. Небо померкло, мир стал черно-белой ловушкой без выхода, без воздуха… Я помню, как, обнявшись, плакали афганцы, молодые поседевшие парни, повидавшие на своем веку весь мыслимый и немыслимый ужас. Потом я встречала их с гитарой в центре города. На них были черные футболки… Подруга рассказывала, что на территории пионерского лагеря, в котором она тогда отдыхала, постоянно орало радио.

Новость о смерти Цоя прогремела над головами во время вечерней линейки. Несколько девочек потеряли сознание, начался переполох… До конца сезона (который только начался) были отменены все дискотеки, ребята носили на руках черные повязки… Их никто не принуждал, не заставлял, – это был искренний взрыв горя, настоящий траур… День авиации, 19 августа, был безнадежно испорчен. Это был день Витиных похорон…

Искренность и глубина горя окружающих меня людей вызвали в сердце острое сострадание и сочувствие. Мне стало ясно, что человек, вызвавший своей гибелью такую лавину боли, не может быть какой-нибудь попсовой дешевкой. Что другие что-то видят и понимают, а я – нет… По плохим людям так не горюют…

В сентябре, на первом уроке музыки, мы 45 минут слушали «КИНО». Учитель безропотно вставил бобину в магнитофон, принесенную моей одноклассницей, и на нас медленно полилась музыка. Кажется, это был сборник. «Пачка сигарет», «Алюминиевые огурцы», «Спокойная ночь»… Когда заиграла «Легенда», некоторые девчонки расплакались. На меня обрушилась целая вселенная – звезд и ветра, света и тьмы, любви и величия, радости и боли.

Боль лилась из динамиков, она была растворена в воздухе, в той мертвой тишине, которая царила в классе. Я слушала песни, смотрела на плачущих девочек, а внутри меня медленно трещали, ломались и с грохотом падали стены. Слезала с души кожура, падали ледяные укрепления, которые я возводила вокруг себя всю жизнь. В сердце мне впервые попали звуки и голоса, и человек по имени Виктор Цой вдруг вошел в мою одинокую жизнь.

Давно разошлись дороги моих одноклассников. Давным-давно уже забыли они этот урок музыки, да и сам Виктор Цой остался для них лишь воспоминанием о ранней молодости. С тех пор я повзрослела и поумнела, но та музыка, тот голос, которые обрушились на меня тогда из динамиков музыкального класса, до сих пор звучат во мне [897].