Андрей Васильченко - «Лили Марлен» и другие. Эстрада Третьего рейха [без иллюстраций]

Когда в 1940 году немецкие летчики вели бои над Великобританией, Ниль совместно с Генрихом Анакером, считавшимся одним из официозных поэтов «национал-социалистического движения», сочинил для люфтваффе два марша. Карьера Ниля достигла своего пика, когда он по приказу Гитлера был назначен профессором Берлинской консерватории. В этой ситуации удивительным было то, что Ниль был в первую очередь не композитором, а аранжировщиком. По словам Норберта Шульце, он едва ли знал ноты и с трудом играл на фортепиано. В какой мере язвительный упрек Норберта Шульце соответствовал действительности, сейчас сказать очень сложно. По словам самого Ниля, он получил музыкальное образование у капельмейстера из города Гентин, а свою музыкальную карьеру начал в качестве гобоиста и тромбониста в гвардейском полку Потсдама. Уже в это время он интересовался «песенной поэзией и композициями». Впрочем, Ниль ни разу не упоминал, что где-то получал навыки композиторского искусства. Неудивительно, что в 1937 году Пауль Гренер метал громы и молнии в «этого псевдокомпозитора», который «едва ли мог перенести на бумагу свои собственные мелодии, не мог выстроить гармонию и даже сделать оркестровку».

Стараниями Ниля часть музыкального сообщества в первые месяцы Второй мировой войны оседлала «милитаристского конька». На это указывает огромное количество военных песен, которые появились именно в это период времени. Чего стоили одни названия этих композиций. «Марш немцев в Польше! Висла и Варта», «Солдатам-товарищам». Популярностью пользовалось новое творение Роберта — марш люфтваффе «Летчик — это победитель». Его успеху содействовало появление музыки в киноленте о немецких летчиках, снятой студией «Тобис», которая называлась «DIII‑88». Впрочем, отнюдь не все издания относились с пониманием к этой военной истерии, царившей в немецкой музыке. Так, например, «Немецкий подиум» считал, что ориентация на солдатские песни была надуманной, а на самом деле Германия нуждалась в «танцевальной музыке и шлягерах».

В любом случае история стремительной карьеры Ниля воспринималась фрицем Штеге в качестве победы эстрадной музыки, которая оказалась востребованной немецким обществом и, самое главное, — была оценена властями. Он писал в ноябрьском выпуске 1939 года журнала «Популярная музыка»: «В нынешних условиях вдвойне приятно, что новые песни становятся воистину народными, что они с быстротой молнии передаются из уст в уста, что их постоянно напевают. Мы знаем из истории, что для повсеместного распространения той или иной народной песни иногда требовались века! Сегодня мы имеем в своем распоряжении радио — песню могут слышать одновременно миллионы людей. Она западает им в душу и далее распространяется. Выражаю надежду, что Гермс Ниль подарит нам еще много подобных песен, которые являются самым лучшим психологическим оружием». Еще недавно критикуемая и откровенно презираемая консерваторами от музыки массовая культура, с ее незатейливыми механизмами создания и распространения эстрадных песен, в одночасье стала мощным инструментом в руках нацистских властителей. Эстрадная музыка, подобно многим немцам, также была поставлена «под ружье». Фриц Штеге, не скрывая своего восхищения, писал: «Неимоверная популярность новых солдатских песен усиливается день ото дня. В этом ей помогают радио и кинофильмы. Наконец-то эстрада стала культурным явлением, которое приковало к себе внимание всей страны. "Эрика" и "Мы выступаем против Англии" сегодня известны, пожалуй, каждому немцу. Наверное, текст этих песен наизусть знают все… Кинематограф также способствует распространению солдатской песни. А с другой стороны, он сам порождает новые солдатские песни».

Со временем успех «Эрики» «переплюнула» другая песня, которую исполнили три человека, профессии которых не имели никакого отношения к войне: композитор, специалист по рекламе и пародист. Три актера с совершенно разными талантами исполнили песню, которая в прошлые годы могла бы сразу попасть под запрет. Дело в том, что один из трех исполнителей был поляком по национальному происхождению, а другой — гомосексуалистом. Но песня «Это не может смутить моряка» буквально в мгновение ока завоевала сердца немцев. По большому счету именно «Моряк» (так стали назвать не только песню, но и трио, ее исполнившее) стал прототипом так называемого оптимистичного немецкого шлягера. Трио, состоявшее из Хайнца Рюманна, Йозефа Зибера и Ганса Браузеветтера, впервые исполнило «Моряка» в кинокомедии «Рай для холостяков». Поначалу на нее, кроме собственно моряков, никто не обратил внимания. Да и большого ажиотажа вокруг дисков с записями не наблюдалось. Впрочем, признание немецких моряков тоже стоило немалого. Дело в том, что эта социальная группа была крайне консервативной по своим культурным предпочтениям и редко воспринимала песни даже если они были посвящены морской тематике. Впрочем, «Моряк» в данном случае был тем редким исключением, которое позже поменяло все правила.

Однако «Моряк» никогда бы не стал популярным, если бы не стечение обстоятельств, которые оказались подготовлены начавшейся Второй мировой войной. Дело в том, что запись «Моряка» была единственной пластинкой на борту корабля, которым командовал капитан третьего ранга Гюнтер Прин. После того как в октябре 1939 года Прин и его команда, пустив на дно британский линкор «Роял Оук», стали «героями Скапа Флоу», вся Германия услышала о «Моряке». Эта песня про непоколебимого моряка звучала во время морского боя и стала чем-то вроде неофициального «боевого гимна». Принимая во внимание задорную мелодию песни и ее жестковатый текст, нет ничего удивительного в том, что она стала выражением настроений, царивших на тот момент в Германии. «Кинокурьер» писал в одном из своих выпусков: «Михаэль Яри и студия "Терра" сейчас пожимают плоды популярности своей песни "Это не может смутить моряка" звучит ежедневно по радио и ей подпевают миллионы голосов». Штеге был несказанно доволен этим примером «настоящего юмора, который вызывает веселье без каких-либо задних мыслей». По его мнению «Моряк» стал долгожданным немецким шлягером, который был одновременно противопоставлен и «сентиментальному кичу англоязычных стран» и «уродливым наростам эпохи Веймарской системы». Учитывая тот факт, что песня сначала прозвучала в кинофильме (да еще и кинокомедии), Штеге заранее отводил возможные упреки: «Эта мелодия появилась в великолепном фильме, на котором не взрывался заразительным смехом только человек, насквозь проникнутый мизантропией и унынием. Это — юмор, в котором мы сейчас так нуждаемся, который стремится к нашим сердцам». И далее, объясняя тот факт, что киношлягер стал культурным символом воюющей нации, Штеге заявлял: «Если мы склоняемся в сторону танцевальной музыки, то данное обстоятельство вовсе не умаляет значения крупных мастеров». А между тем из множества партийных и государственных структур по поводу «Моряка» раздавалось: «остроумно», «содержательно», «основательно». Именно с этого момента можно было вести речь о том, что эстрадный шлягер стал частью официальной национал-социалистической политики.