Наринэ Абгарян - Вальс в четыре руки

Далее любителю квартетов следовало застолбить балалаечное место доступными средствами. Сорванные с тела одежды, распахнутые драные ноты, угрожающие записки, рыжий дирижер Сойкин, энергично махавший ручищами в конце коридора и потому призванный под ружье, — все, решительно все шло в ход. Пометив территорию, проситель карабкался по стертому мрамору в каморку Дамы с Серьгами, заказывал пластинку номер тысяча четыреста шестнадцать «бэ» к прослушиванию в аудитории номер двести пять и кидался в обратный путь, к рыжему постовому Сойкину, к смятым одеждам и расхристанным нотам. Слушать музыку.

— Будьте любезны, уточните название! — останавливала просителя Дама с Серьгами, вытягивая конверт с пластинкой за ушко. — Итак! — улыбалась Дама с Серьгами, виртуозно пронзая граммофонным штырьком интимную пластинкову дырочку. — Извольте! — говорила Дама с Серьгами, запуская стальную иглу в черное виниловое тело.

Избранная музыка убегала из каморки по невидимым нитям — прочь, прочь, далеко вниз, через пролеты, этажи, рояли, клавесины, сквозь фаготный сип, скрипичные трели, тромбонный рев и сигаретный смрад, мимо поющих, мычащих, стучащих во всех углах и на всех лестничных пролетах, — туда, & туда, в заветную комнату, в тайный угол, арендованный у наконец-таки — ура! ура! — оголодавшего балалаечника. Проситель кидался музыке вслед, впадал в аудиторию и... и!., и!!! взвывал от досады.

Дама с Серьгами славилась сказочным коварством. Никто и никогда не мог с первого раза опередить ее «Извольте!» Шесть горьких секунд проситель осознавал, что трапеза давно началась, что отзвучали уже и вкусное начало, и деликатная середина, и что надо немедленно, срочно, галопом мчаться наверх, просить, умолять, сначала, пожалуйста, только погодите немного, помилосердствуйте, дайте минутку, три минутки, видите ли, я на втором этаже, комната двести пять, всего на полчаса, просто катастрофа, да, всё, всё, бегу!

— Уточните название, будьте любезны!

— Бородин. Квартет номер два. Пластинка тысяча четыреста шестнадцать. «Бэ». Аудитория двести пятая. Три минуты на добежать.

— Извольте!

М-ль С. пребывала в никудышной форме. Вялый цветок, один из сотен в консерваторской оранжерее.

Тем не менее, шлепая через ступеньку и беспорядочно дыша, м-ль С. вполне поспевала если не к самому началу квартета, то уж всяко к концу первой страницы. Не на тех напали, госпожа с мохнатыми серьгами! На третьем этаже, правда, вышла заминка. Трубач Лехин, видя ученую девицу, прервал зычную фанфарную руладу вопросом океанической глубины:

— Эй, кудрявая, вот ты знаешь, например, чем трубач отличается от флейтиста?

— Иди в баню, Лехин! У меня там квартет в двести пятую едет...

Однако в двести пятой было тихо. Ворковали голуби. Ковырял в носу дирижер Сойкин.

— Ну, друг Сойкин, спасибо. Если что, так и знай. Для тебя — лягу грудью там, где скажешь.

Ушел Сойкин, упорхнули голуби.

Появление Бородина с квартетом затягивалось. М-ль С. сидела на столе, прикрыв глаза, качала ногой и слушала мерный скрип чулка в потемках шерстяной юбки. Квартета не было. Не было ни скрипок, ни виолончели с альтом, ни филармонического кашля, добросовестно записанного на граммофон, — ничего; лишь бронхиальный Бах из груди тяжко сопящего баяна за стеной да кичливые куплеты Эскамильо откуда-то сверху. Немые репродукторы со стены угрюмо напоминали о скором возмездии в лице наевшегося балалаечника. М-ль С. вздернулась, встрепенулась, прикнопила к двери записку «Люди! Занято! Кто войдет — тот будет проклят!» и поскакала на чердак.

— Ну так чем же? Трубач от флейтиста?

— Лехин, у флейтиста по утрам трубы не горят!

— Ха-ха. Не горят... Ответ не засчитывается. Думай, кудрявая!

Лехин подбивал клинья подо все женское. Сердце Лехина было большим и теплым. Свободное от дудения время Лехин посвящал утехам. Утешался Лехин обильно, безотказно, с неиссякаемой мощью античного героя; для всякой женской твари находил он доброе слово. Более прочих Лехину давались пугливые библиотекарши и миниатюрные корейские скрипачки. Гардеробщицу бабу Машу называл Машенькой, в связи с чем был подозреваем в ужасном. Лехинские похождения бурно обсуждались посетительницами центральной туалетной кабинки в западном крыле второго этажа. В целом, Лехин был положительно рекомендован, особенно в той ветви эпоса, что записывалась справа от дверной ручки.

— Вы знаете, мне страшно неловко, но Бородин до двести пятой не дошел. Совсем.

— Позвольте! — Дама с Серьгами переломила пчелиную талию, поднесла к глазам очки со сложенными лапками. — Позвольте, Бородин был направлен в две... двес... в четыреста пятую аудиторию согласно вашему заказу!

— То есть как в четыреста пятую?! Там же сегодня Смирницкий!

Унылую лекцию доцента Смирницкого м-ль С. в настоящий момент как раз прогуливала. Консерваторка мстительно усмехнулась, смышленую ее головку озарило видение, в котором мажорные голоса бородинского квартета врывались свежим ветром в кислый воздух лекции по психологии. («Зигмунд Фрройд по этому поводу...») Доцент Смирницкий произносил фамилию венского фокусника, грассируя и йокая на ложно-немецкий манер. Холеный Зигмунд в трактовке Смирницкого представлялся выжившим из ума Сигизмундом-барахолыциком, продавцом непристойных открыток, гаданий и копеечных сонников на воскресном базаре. Доцент Смирницкий доверял Сигизмунду всецело; Сигизмундово учение казалось доценту универсальным, как карточная ворожба, щекотливым, как пикантный анекдот, и целительным, как те таблетки, которые доцент Смирницкий должен был принимать, но не принимал из упрямства. Студенты безмерно раздражали доцента Смирницкого своим присутствием.

Что касается м-ль С., то она еще месяц назад была поймана за изготовлением пасквиля «Психологический портрет Смирницкого. Вид сзади». Перспективы у м-ль С. были самые незавидные, однако наперед скажем, что все вышло к лучшему, поскольку уже в начале зимы обострившееся расстройство психики выкосило доцента Смирницкого из консерваторского расписания.

— Так они там что, до сих пор у Психа... у Смирницкого играют?

— Нет. Уже выключила.

— Хм... Мне бы этот квартет теперь в двести пятую. Пожалуйста. Только дайте время на добежать!

«Черт знает что! — думала м-ль С., прыгая по ступеням. — На такую фигульку — и столько сил!»

— О, кудрявая, ты прям зачастила. Ну так как там, насчет трубача и флейтиста?

— Вот ведь пристал! Трубача, Лехин, в конной атаке убивают первым!

— О господи...

М-ль С. допрыгала до двести пятой комнаты как раз вовремя. Прислушалась к таинственному шороху в черных матерчатых громкоговорителях, улыбнулась, открыла партитурку. Много ли юным консерваторкам надо для счастливого щебетания — каплю утренней росы, букашку с ольхового листка да махристую, захватанную партитурку. Вот вам и завтрак...