Наринэ Абгарян - Вальс в четыре руки

А потом Алик спросил Кирилла:

— Ты гитару зачем тащил? Играешь, или чисто для понта?

И Кирилл пошел за своей гитарой. Сел и тихонько начал настраивать. Я сидел на бревне, вытянув ноги к огню (смотри кроссовки не спали, сказала мне Сашка). И наблюдал, как там все происходит, в огне. Как изменяется каждую секунду. И слушал, как Кирилл настраивает гитару. И думал, что устал. Что никогда в жизни еще так не уставал, просто не знал, что это такое. И как же это хорошо — вот так устать, физически, и сидеть потом, вытянув ноги к огню...

— «Ля» повыше, — сказал я Кириллу.

Он не ответил, но подкрутил повыше. Стало хорошо. Вообще, у него тоже слух неплохой, чисто настраивает, внимательно.

Потом Пал Палыч ударил ложкой в миску — ужин! И было вкусно, и в кружку мне набились сосновые иголки, и я жевал их и думал, как же, правда, вкусно. И что можно вполне быть, как Алик, — одному и одновременно со всеми. У него легко это получается, сидит рядом, молчит — и спокойно. С ним спокойно молчать. А потом Кирилл отставил в сторону кружку и опять взял гитару. И запел.

Черт. Вот же зараза этот Кирилл.

Я простил ему и прямой нос, и гладкий лоб. «И все зазнайство его, что он знает, какой он неотразимый. Потому что он пел так хорошо, чисто; но это ладно, петь можно и от природы. Он играл невероятно круто. Я этого никак не мог ожидать. Какие там три аккорда! Я все смотрел на его левую руку, как он переставлял аккорды — ловко, естественно, еще подыгрывал какие-то голоса.

И пел спокойно, негромко незнакомую песню на английском языке. Хороший у него английский, мягкий. И играет... Как будто это ничего не стоит, так играть. Но я-то знаю... Я знаю, что это не просто так, это работа, так научиться. Вот же, как хорошо. Зараза какая этот Кирилл, лицо противное все-таки. Гитарист, тоже мне. Ладно. Черт с ним. Дальше только играл бы...

Я не знал этих песен. Совсем. Только одну, «Yesterday», конечно, слышал, но слов не знал все равно. А многие знали и подпевали. А Пал Палыч сказал:

— Надо же, не думал, что ваше поколение поет Битлов!

— А что, вы думаете — наше поколение хуже вашего? — спросил Кирилл.

— Нет, не хуже, — ответил Пал Палыч, — точно нет. Я, честно говоря, думал, вы тут трупами свалитесь, а вы! Знал бы — посложнее выбрал маршрут.

И ты вот Битлов знаешь тоже, я-то думал, у вас совсем другая музыка...

— У нас разная, — ответил Кирилл. — Вот еще такая есть, это мой друг написал.

И он стал тихо перебирать струны, а потом запел,

Уже на другом языке, совсем непонятно. И пел негромко, красиво. Естественно так, будто это его родной язык. Способный, значит.

 Хороший у тебя друг, — сказал Пал Палыч, — а почему на французском?

— Потому что он француз, — засмеялся Кирилл.

— А про что это? — спросила Ольшанская.

— Про что могут петь французы, как ты думаешь? — опять засмеялся Кирилл.

Мне почему-то показалось, что эта песня ему особенно дорога. И теперь он не хочет этого показать, смеется, чтобы никто не понял. А Сашка сказала:

— Давай еще!

И Кирилл дал еще, и были песни и на русском, но я все равно их не знал. А многие знали и подпевали всё смелее. Мне казалось — зря. Лучше бы он один пел. Хотя Сашка — кто бы мог подумать — Сашка, она еще и поет! И хорошо, тоже очень чисто. Больше всего мне понравилось про Дубровского. «Не плачь, Маша, я здесь, не плачь, солнце взойдет...»

А потом еще — «Под небом голубым есть город золотой»... Это они пели только вдвоем, Кирилл с Сашкой. Какой голос у нее! Как вот... травой пахнет. Эх, мне бы научиться так на гитаре!

А потом Кирилл вдруг потерял один аккорд, и несколько раз пытался попасть, и все не подходило.

— Субдоминанту попробуй, — сказал я.

— Чего?

— Ну, си-бемоль, — объяснил я. Не зря же сольфеджио у нас. — Минорный. У тебя фа минор же.

— О, круто, подходит! А ты играешь, что ли, тоже?

— Не, — помотал я головой, — я только на пианино...

— А, — оживился Кирилл, — тогда иди, посмотри — вдруг там в кустах стоит белый рояль?

И все засмеялись. А нечего потому что было лезть со своей субдоминантой, тоже, умник.

И мне вдруг скучно стало с ними. Не то что скучно — просто обидно, что все поют, вот, слуха нет — и ничего, поют! Орут просто, зато весело им, и они все вместе. А я нет. И чего мне слух этот? Слышу, а петь не могу. Как собака. И слов не знаю, и вообще... Вообще я какой-то не такой почему-то.

В общем, я взял свою миску и пошел на берег ее мыть. Ведь засохнет, и потом не отмоешь. Заодно я прихватил и Санькину миску тоже. Она потом про нее вспомнит — а посуда чистая! Мелочь, а приятно, наверное. А мне все равно, одну мыть или две.

Я спустился к берегу. Казалось, всего на несколько шагов отошел — а ночь тут совсем другая. Такая... Ночная. Тихая. Я вдруг отчетливо понял, что мы здесь одни. И что этот лес стоял задолго до нас, и еще долго простоит... А мы тут — случайность.

Тьфу, какая же вода холодная. И не отмывает ничего, какие противные эти миски. Я потер песком, вместе с илом, и комком травы. Вроде лучше, но все равно... Пальцы заледенели, и до конца не отмывается... Фу, гадость какая оказалась, как же раньше посуду мыли — без горячей воды, без средства этого... И сейчас так моют, наверное, в некоторых местах, выходит, все время из грязной едят, что ли.

А над рекой небо. И тишина. Звенит. И голоса у костра не нарушают этой тишины, она сама по себе. Звезды яркие, отражаются в воде.

Я пустил миски в воду и просто смотрел, как они плавают. Тьфу, черт — все-таки оступился, по «мокрой глине нога съехала в воду. Пойду к костру сушить. Звезды до чего красивые. И Большую Медведицу видно, и Малую. Малую редко так увидишь всю, она тусклая обычно.

Я вытер миски травой, а потом рукавом и пошел наверх. Захотелось в тепло — совсем заледенел.

А наверху было почему-то тихо. Только слышно, как костер трещит. Сашка сидела, опустив голову. Кирилл держал обеими руками кружку, из нее валил пар. Греется. Устал, наверное, еще бы, столько играть. И все молчали. Будто ждали чего. А потом Сашка подняла глаза, посмотрела куда-то далеко, сквозь меня, и вдруг запела:

— Ой, то не вечер, то не вечер...

Я замер. Такой голос у нее. Таким поют не народные песни, таким — в немецком хоре мальчиков, хоралы какие-нибудь строгие. И услышал, как тут же подхватил другой голос:

— Ой, мне малым-мало спалось...

И настолько был этот нижний голос сильный и уверенный, что я не сразу понял, что это мой. Как-то автоматически сработало, я же только что сдавал на сольфеджио эти шесть номеров, шесть русских песен. Такие дурацкие, казалось... Нотами пел, ну и словами тоже заставляли учить. Вот и выскочило само.

— Ой, малым-мало спалось, ой, да во сне привиделось...

Никогда не думал. Никогда, что это может быть со так красиво. Сашкин голос летел над рекой, далеко-далеко. И мой тоже. И так это красиво вместе, на два голоса. Вот тебе и двухголосие.