Ника Черникова - Слишком большие крылья (Скандальная история любви Джона и Йоко)

Шагая прочь от своего старого дома, Джон чувствовал, что никогда больше туда не вернется: последняя, давно истершаяся, гнилая нить, связывающая его с его прошлым, оборвалась почти безболезненно, отпустила его, наконец, на свободу. Слегка задыхаясь с непривычки, Джон наслаждался сладким, как ему казалось, обновленным, упоительным влажным воздухом вечернего Лондона, который приветливо блестел мокрыми тротуарами, улыбался цветастыми витринами, нашептывал ему, как сообщнику, свои тайны, свои ветреные желания.

Он шел в никуда, но ни секунды не сомневался в том, что движется в правильном направлении — где-то в глубине этого города, в лабиринте улиц, среди тысяч лиц, было одно единственное лицо, за улыбку которого он бы отдал целую жизнь. И отдаст, уже отдал — безвозмездно, просто потому, что любовь не требует ничего взамен. Теперь он знает это.

Нежный голос негромко окликнул его.

— Наконец-то. — Йоко, завернувшись в тоненький дождевик, сидела на скамейке, она выглядела точно так же, как утром, когда многозначительно уходила из его дома, оставляя его наедине с Синтией, и унося с собой сладкий запах их совместной ночи — чуть растрепанная, с нежными, будто растушеванными, чертами лица и затуманенным взглядом. — Я заждалась.

У них было самое главное для того, чтобы быть счастливыми — они сами. Ни на минуту не расставаясь, они все же умудрялись скучать друг по другу, как птички-неразлучники, они прорастали друг в друга накрепко, насовсем, день ото дня ощущая каждый в себе что-нибудь новое — от другого. И радовались этим открытиям, как дети.

— Дикая женщина, признайся, ты меня приворожила. — Говорил он, уткнувшись ей в плечо, чувствуя невыносимую нежность к хрупким птичьим ключицам, к которым было страшно прикоснуться. Она вся была такая — невесомая, тонкая, изящная, похожая на хрустальную статуэтку, но с несгибаемым внутренним стержнем и стальным отблеском во взгляде.

— Ты сам виноват. — Серьезно глядя на него, отвечала Йоко. — Я беру только самое лучшее.

И таинственно улыбалась своим мыслям, которых Джон никогда не мог постичь вполне. В ней было много загадок, в этой маленькой японке с необъятным внутренним миром и необыкновенным даром добиваться всего, чего бы она ни пожелала. Всего.

Любовь, подобно неизлечимому яду, постепенно проникла во все клеточки его организма, поселилась в потайных закоулках подсознания, в дальних уголках сердца. Йоко была с ним повсюду: дома, на прогулке, за обедом, в ванной, когда он спал и бодрствовал, молчал и говорил, сочинял музыку и читал книги. Ради нее он нарушил негласное правило «Битлз», и привел Йоко в студию. Пока они с ребятами записывались, она неотлучно находилась рядом: сквозь полуприкрытые веки часами наблюдала за струнами гитары, ни на секунду не отводя взгляда, ни говоря ни слова, словно пытаясь загипнотизировать, очаровать, а может быть… просто запомнить?..

Парни бесились. Молчаливое присутствие Йоко не угнетало одного Джона, который, уйдя с головой в безмятежное счастье, казалось, не замечал нарастающего напряжения. Но тучи сгущались, атмосфера становилась все тяжелее, и отношения неразлучного квартета то и дело искрили, как оголенные провода. Однажды после записи они возвращались домой, и Йоко задумчиво произнесла, будто поставив точку на каких-то своих невысказанных мыслях:

— Конец.

— Что ты имеешь ввиду? — Не понял Джон.

— Это конец. — Повторила она и посмотрела вверх. Одна из звезд, ярко вспыхнув, вдруг сорвалась с черного небосклона и, чиркнув на прощанье по бархату неба сверкающим хвостом, погасла.

— Джон, — Пол выглядел смертельно усталым, с трудом подбирающим слова, и таким, каким Джон никогда его не видел — необыкновенно ненастоящим. — Ты должен что-то решить с этим.

Дело было в Йоко, Джон прекрасно понимал это. С тех пор, как она появилась в его жизни, между ним и ребятами будто пробежала черная кошка — «черная япошка», как позволил себе скаламбурить Ринго, за что немедленно получил по зубам, спровоцировав очередной скандал. Как бы то ни было, парни отчасти были правы — Джон все больше отдалялся от них, предпочитая проводить время с Йоко, и знаменитый квартет постепенно превращался в хромоногое трио, теряя свой главный стержень, свою изюминку, свою идею — его, Джона Леннона.

Джон чувствовал себя словно зажатым в тесную клетку огромным зверем, мечущимся в поисках выхода и не находящим его. Слишком важные вещи лежали на чашах весов, две совершенно разных любви: неожиданная, случайная, но, несомненно, самая главная женщина в его жизни и любимое дело, его детище, которое он вскормил и выпестовал, поставил на ноги и был свидетелем его головокружительного взлета. Но выбор мог быть только один. И Джон сделал его, не задумываясь.

Задумавшись над тем, что еще можно рассказать Эдди, а о чем стоит умолчать, Йоко не заметила, как автомобильная пробка постепенно рассосалась, а они все не трогались с места, и только требовательные сигналы машин сзади заставили ее нажать на педаль газа.

Таких странных, богатых событиями, встречами и знаками дней давно не было в ее жизни. С некоторых пор она даже начала думать, что безумное время, отмеренное ей Судьбой, просто подошло к концу и все, что теперь остается, — это тихое, размеренное существование почтенной пожилой леди, без всплесков, нервов, накала, в общем, безо всего того, что раньше было для нее нормальным. Но сегодняшний день был лишним доказательством того, что жизнь, как бы долго она не длилась, все еще щедра на сюрпризы, подарки, загадки, потери и потрясения. Она никогда не была фаталисткой, непоколебимо веря в то, что лишь от нее одной зависит ее судьба, нужно только сделать правильный выбор, свернуть на верную дорогу, заглянуть за нужный угол. И больше всего Йоко будоражила мысль о том, что день еще не закончился, и со смесью страха и авантюрного любопытства, детской радости и необъяснимой щемящей тоски, она с нетерпением ожидала, какой поворот примет пьеса под названием Жизнь на этот раз.