Ника Черникова - Слишком большие крылья (Скандальная история любви Джона и Йоко)

— Садись. — Она отпустила руку и Джона словно бросило в одно из мягких кресел.

Йоко погасила свет, включила проектор и опустилась на соседнее с ним сидение.

Начавшийся фильм оказался записью одной из самых известных пацифистских акций Йоко против войны во Вьетнаме. На экране она стояла в длинном белом платье на невысоком постаменте, держа в руках большие ножницы. К ней подходили люди и отрезали от платья по небольшому куску ткани, постепенно открывая гибкое тело художницы. Оператор сосредоточился на крупном плане, но, даже растянутые во весь экран, последовательно появляющиеся из под складок ткани ступни, щиколотки, икры, колени все равно казались крошечными. Завороженный зрелищем, Джон вдруг подумал, что не видел в своей жизни ничего красивее и изящнее, чем эти маленькие женские ноги.

Скосив глаза на Йоко, Джон неожиданно встретился с ней взглядом. Сама она не смотрела фильм, она, не отрываясь, глядела на его лицо, но, взяв Джона за подбородок, повернула его голову к экрану. Она хотела, чтобы он смотрел, чтобы не пропустил ни одной детали, не ее тела, а ее мысли, ее идеи, которую она вкладывала в скандальную акцию. Зрители, отрезав кусок ткани, помещали их в лежащие рядом конверты — Джона словно ударило током, те самые, голубые, самодельные, он знал их по запаху, на ощупь, по хрусту бумаги — и посылали своим друзьям. Как символ мира, как кусочек чистоты. Как тихое, но твердое заявление против войны.

— Ты понимаешь?…

Джон сидел, как будто прикованный к креслу, во все глаза глядя на мерцающий в темноте экран. Не потому, что экранная Йоко с каждым очередным подходившим к ней зрителем теряла все больше своего наряда и скоро осталась обнаженной; без тени смущения, с прямой спиной стояла она на своем постаменте ослепительно нагая. Женское тело как таковое Джон, известный своими многочисленными связями, воспринимал как, безусловно, красивую, приятную, но изрядно наскучившую игрушку. Правда, в числе его любовниц никогда не было японок, и цепким взглядом мужчины-завоевателя он отметил соблазнительные черты восточной красоты.

Но что действительно поразило его, потрясло до глубины души, так это смелость этой миниатюрной женщины с раскосыми глазами, маленького творца, своим искусством бросившей вызов общественности, громко и членораздельно заявившей о своем мнении. Йоко не побоялась быть честной, в отличие от многих других публичных людей, предпочетших закрыть глаза на происходящее в мире, среди которых — Джон был вынужден это признать — находился и он сам. Это было как одинокий пронзительный крик в абсолютной тишине, адресованный всем людям Земли с надеждой на то, что его услышат.

Некоторое время они сидели молча: Джон, уставившись невидящим взглядом в пустоту прямо перед собой, Йоко по-прежнему не отводя глаз от его лица, словно пытаясь прочитать на нем переполнявшие его чувства. Он не мог поверить, что это случилось. Он наконец-то нашел того, кого, казалось, ждал целую жизнь. Маленькая японская женщина, еще пару часов назад бывшая совершенно чужой, неожиданно оказалась тем самым человеком, которого он, сам того не осознавая, искал столько лет.

Джон вспомнил, как в юности, только-только потеряв мать, нестерпимо тоскуя по ней, он в задумчивости часами рисовал одну и ту же картинку: черноволосую девушку без лица, стоящую на пристани и вглядывающуюся в пустую линию горизонта, будто в ожидании корабля. Он почему-то больше всего любил именно эти свои рисунки, которые, несмотря на это, сразу сжигал. Сохранился лишь самый последний, на котором лицо таинственной незнакомки приобрело чуть более определенные черты, а на горизонте появилась маленькая точка — как надежда на тот самый корабль, то самое долгожданное будущее.

Глядя на Йоко влажными от волнения глазами, он тихо произнес:

— Я узнал тебя.

И она ласково ответила:

— Я знаю.

На ее посветлевшем лице играли причудливые тени, похожие на морские волны.

Маленькое уютное кафе-мороженое на пересечении Тридцать четвертой улицы и Седьмой авеню, несмотря на вечерний час, пустовало. Негромко передавало покашливающее радио, да худощавая официантка, гремя тарелками, убирала со стола. Оформленное в модном ретро-ключе — потускневшие обои на стенах, старые афиши и сломанный граммофон в углу, — кафе имело какую-то особенную атмосферу. Йоко никогда раньше не бывала здесь, но неожиданно почувствовала себя как дома, и, усевшись на потертый диванчик у окна, поняла почему. Старомодная обстановка, показавшаяся на первый взгляд изысками нью-йоркских дизайнеров, на деле оказалась подлинной. Судя по всему, это кафе уже не одно десятилетие принимало посетителей, и, проведя ладонью по шершавой поверхности столика, много повидавшего на своем веку, Йоко словно оказалась во временах своей молодости.

Дети, в восторге от необычного места, внимательно осмотрели все достопримечательности и, наконец успокоившись, стали сосредоточенно изучать меню. Все еще погруженная в собственные мысли, Йоко задумчиво курила, глядя на оживленную, расцвеченную огнями улицу, где нескончаемый людской поток торопился по своим делам, даже не подозревая, что за стеклом, на расстоянии вытянутой руки неторопливо протекает совсем другое время.

— Готовы сделать заказ?

Встретившись глазами с подошедшей официанткой, Йоко заметила в них странное выражение. Женщина тоже была японкой, немолодой, но еще и не старой, однако затравленный взгляд и мучительная складка возле рта выдавала постоянную, непрекращающуюся тоску, и, несмотря на яркий девчачий макияж, значительно старила ее. «Мы где-то встречались» — мелькнуло у Йоко. — «Но где?..».

— Эспрессо без сахара, пожалуйста, — произнесла она вслух. — А этим оболтусам то, что они выберут.

Слушая перебивающих друг друга Лили и Эдди, официантка не сводила с Йоко вспыхнувшего неуверенным огоньком взгляда. Привыкшая к популярности, Йоко не придала этому значения. Но дети закончили с заказом, а странная женщина все не уходила, испытующе глядя на нее, словно ожидая чего-то. Чувствуя какую-то безотчетную тревогу, Йоко спросила: