Алексей Булыгин - Карузо

Восемнадцатого июля 1921 года в Помпеях произошла последняя в жизни Карузо встреча с особой царских кровей — с наследным принцем Хирохито, через пять лет после описанных событий ставшим императором Японии. Вечером 19 июля Карузо принял репортера «Чикаго трибюн». Интервью, которое он дал, оказалось последним в его жизни. Энрико всячески заверял журналиста, что чувствует себя хорошо, что кризис миновал и болезнь побеждена. Когда репортер спросил, правда ли, что Карузо курит, Энрико живо прореагировал:

— Конечно курю! Вы что, думаете, я болен?

В конце интервью Карузо еще раз сказал, что его голос в очень хорошей форме и он планирует вскоре вернуться на сцену, а также, что его мышцы обретают былую силу. Однако наблюдательный журналист со своей стороны отметил: «Прогулка все же давалась тенору не очень-то легко. Карузо выглядит как человек, который поправляется после тяжелой болезни. Он еще не восстановился полностью, но его характер и сила воли не оставляют сомнений, что он победит любой недуг…»

В интервью Карузо рассказывал о своем распорядке дня, подчеркивая, что он ведет вполне нормальную жизнь.

— Доктор? У меня нет никаких докторов. Я сам забочусь о себе. Точнее, заботится госпожа Карузо. Или мой камердинер.

Все же Энрико вынужден был признать, что у него ослабела диафрагма и он ждет, когда заживут раны, чтобы петь, не испытывая при этом боли.

— Но с каждым днем силы возвращаются ко мне. Тем более необходим как минимум год, чтобы полностью оправиться после плеврита. Когда раны заживут и силы полностью вернутся ко мне, я вновь буду петь. Мой голос и мое горло — как обычно, в полном порядке…

В этом же интервью Карузо поведал о поворотном моменте в течении болезни.

— Однажды ночью мне приснилось, что я умер и погребен. Я видел со стороны свой барельеф на вершине надгробной плиты. Я чувствовал себя очень спокойно и умиротворенно. Больше не было страданий… В сознание меня привел гудок автомобиля. Очнувшись, я увидел обеспокоенное лицо Дороти. И тогда я сказал ей: «Теперь, можно сказать, у меня есть опыт загробного существования. Я думаю, пока мне его должно хватить». И с этого момента я резко пошел на поправку. Очень неплохо, оказывается, быть мертвым. Но куда лучше быть живым!

Карузо действительно чувствовал себя все лучше и лучше, и это вселило в него уверенность, что он уже здоров. И он вел себя соответствующим образом, как в обычной жизни. К тому же ему не хотелось демонстрировать слабость перед молодой женой. Но его богатырский когда-то организм теперь уже не мог справляться с нагрузками прежних лет. Во время следующей встречи с отцом Фофо был неприятно поражен: «Когда я вернулся в Сорренто неделю спустя, то застал папу очень утомленным. Мне рассказали, что на прошедшей неделе он ездил на экскурсию на Капри, а через пару дней ходил с Дороти и Амедео Канессой и другими друзьями в Помпеи — поблагодарить Мадонну за счастливое выздоровление. Они побывали на раскопках, после чего он отправился к нотариусу в Кастелламмаре, однако с какой целью — никто никогда так и не узнал. Позже на сей счет было выдвинуто немало догадок, но без какого-либо видимого результата [424] Посещение Карузо нотариуса породило слух, что он переписал завещание. .

В воскресенье днем мы немного повздорили с отцом, так как он хотел, чтобы я отдыхал, плавал и развлекался с другими молодыми людьми. Дороти, игравшая в теннис, была всего на несколько лет старше меня, и отец удивлялся тому, что я настаивал на том, чтобы остаться с ним, и категорически отказывался от развлечений, больше подходящих моему возрасту. Так как я был очень подвижным и очень любил спортивные состязания, его изумление можно было понять. Но на тот момент я был достаточно взрослым, моя привязанность к отцу становилась сильнее и сильнее, так как я видел, насколько он изможден и как ему тяжело.

Когда мы приступили к разбору корреспонденции, я, как обычно, сел за стол, а папа прилег на кровати. Казалось, он чувствует себя неловко, но не желает показать этого. Поглядывая на него искоса, я заметил у него на лбу жемчужины пота. Хотя в конце июля стояла сильная жара, мне это показалось подозрительным. Я прекратил писать, подошел к его кровати и, будто лаская, вытер платком его лоб, который был очень горячим. Ничего не сказав, лишь извинившись, я сослался на то, что хотел принести стакан воды, и выбежал из комнаты, чтобы поговорить с Дорой. Она очень расстроилась и вошла в его комнату, несмотря на все протесты отца. Мы измерили его температуру. Она оказалась очень высокой. Отца лихорадило.

С этого момента наша жизнь стала крайне беспокойной. Отец категорически настаивал на том, чтобы вызвать его старого друга, доктора Ниолу, брата его первой учительницы музыки — врача, лечившего еще его мать и принимавшего почти все ее роды. Старик жил в Неаполе. Потребовался целый день, чтобы за ним съездить и вернуться в Сорренто. Как только доктор осмотрел отца, он тут же снял с себя всякую ответственность и позвонил нескольким известным профессорам Неаполя, чтобы те срочно приехали для консультации. Таким образом, был потерян еще один день…» [425] Enrico Caruso-Jr. My Father and My Family. P. 315–316.

По всей видимости, образ жизни, который навязали Карузо друзья, чувство, что самое худшее позади, — все это роковым образом отразилось на состоянии его здоровья. Болезнь была очень серьезной и, в принципе, вряд ли на тот момент излечимой. Чтобы ненадолго продлить жизнь, Карузо нужно было стать другим человеком. Быть под постоянным наблюдением врачей, отказаться от посетителей, прогулок и пения; соблюдать жесточайшие гигиенические нормы и следить, чтобы окружающие их также соблюдали (по словам Дороти, доктор Ниола залез в открытую рану Карузо пальцем, даже не вымыв предварительно руки). Однако этому мешали «широкий», но при этом авторитарный характер Энрико и, в какой-то степени, его простонародная вера в чудо… Родные Карузо довольно быстро осознали, что ситуация приобретает опасный оборот, и забили тревогу, но, увы, было поздно… Фофо вспоминал: «Само собой разумеется, на работу я не поехал. Когда прибыли светила медицинской науки, они долго осматривали отца, толпились, но так и не могли принять решения. В конце концов, они посоветовали нам обратиться к известным докторам — братьям Бастианелли в Риме.

Я пришел в полное отчаяние. Отца все сильнее лихорадило, было видно, как он страдал. Прочитав в газетах о том, что состояние папы ухудшилось, в Сорренто к постели Карузо примчался дядя Джованни, а с ним и другие родственники и друзья. Последние, несмотря на их искреннюю заботу и преданность отцу, создавали уйму неприятностей. Они внесли в жизнь излишнюю суету и беспорядок. И Дора, и я были слишком молоды и неопытны, и в том сумасшедшем доме никто не знал, что нужно делать в подобной ситуации…