Алан Уильямс - Человек, который бросил Битлз

Леннон не давал им этого забыть. Он орал: «Зиг хайль!» со сцены «Кайзеркеллера», вскидывая руку в нацистском приветствии и обзывал публику «проклятыми нацистами». Ему доставляло удовольствие дразнить немцев, напоминая им о мрачном прошлом. Хотя, при этом шуме и гаме, который стоял в зале, мало кто его слышал. А если кто и слышал, то, наверное, не верил своим немецким ушам. Но все равно в такие моменты я всегда боялся, как бы чего не вышло.

Взрывоопасные ситуации возникали и без провокации со стороны Битлов. Иногда в клуб являлись толпы гангстеров и посылали на сцену дюжины ящиков с выпивкой. Если бы Битлы отказались от угощения, дела могли быть плохи. Этим типам ничего не стоило начать пальбу. А я хотел, чтобы ребята остались целыми и продолжали делать деньги.

Хотя я знал, что Леннону бесполезно делать замечания за его выходки, я все-таки иногда его бранил за сквернословие на сцене. Такие слова, как «shit», «fuck» и «piss» были частью обычного сценического лексикона БИТЛЗ.

Леннон пил не больше, чем все остальные обитатели тех мест. Бывало, правда, и он хватал лишку. Я видел его за кулисами в состоянии, близком к обморочному: голова низко опущена, слюна у рта, он что-то бормочет и тянется к очередному стакану. В такие моменты я думал: «Ну, этот парень теперь не выйдет на сцену». Но, клянусь всеми святыми, он выходил-таки, заводился и делал великую музыку. Крепкий парень.

Вообще удивительно, как Битлы не превратились в отчаянных алкоголиков. Кто-нибудь из публики, желая выразить свое восхищение, всегда рвался к сцене, хватал Битлов за щиколотки, угощал шампанским. Пьяницы-энтузиасты выносили даже целые ящики с пивом или шампанским и с грохотом ставили их на сцену. «Тринкен, тринкен!» — орали пьяные благодетели и, шатаясь, шли на свои места.

Ребята открывали бутылки любым предметом, который оказывался под рукой: гитарой, ножом или с помощью «усилка». Я видел, как Леннон открывал пивные бутылки зубами. Видя это, я всякий раз морщился. Я думал: ну, сейчас он выплюнет кучу зубов. Но этого никогда не случалось. Однажды вечером толпа в «Кайзеркеллере» никак не могла дождаться, когда начнется музыка. Какой-то пьяный немец кинулся к сцене, просунул голову за занавес и заорал: «Мек шоу, мек шоу!» Но он выбрал неподходящий день: Леннон набрался пива и был в агрессивном расположении духа. Немец кричал, что привел с собой важных гостей и они не могут ждать так долго. Не услышав в ответ лакейского «Яволь, майн херр!», немец распалился и стал ругаться. Леннон не выдержал и крикнул: «Убери прочь свою толстую харю!» Тот не унимался. Тогда Леннон размахнулся и ударил его носком сапога в лицо. Пухлое тело немца, описав дугу, удалилось в том направлении, откуда появилось.

БИТЛЗ начали, как обычно, будто ничего не произошло. Кажется, Пол пел «It's Now Or Never» («Теперь или никогда»). Оскорбленный немец взял эти слова своим боевым кличем. Он решил объявить тотальную войну Битлам вообще и Джону Леннону в частности. Он бросился в лобовую атаку. Леннон видел его потное лицо, искаженное ненавистью. Еще один прицельный удар — и фриц отлетел к публике.

Вскоре я увидел его рядом с Кошмидером. Размахивая руками и вытирая кровь с лица, он жаловался ему на Леннона. Бруно подошел ко мне. Я вступился за Джона. «Ребята имеют право защищаться. Мы здесь не в детском саду», — сказал я. Бруно пришлось согласиться.

Но далеко не всегда с ним было легко ладить. Я уже говорил, что он быстро полюбил Битлов и, подобно Эпстайну, стал их слишком опекать и даже ревновать (не будем осуждать Бруно, он был далеко не единственным в этом смысле).

Владельцы гамбургских клубов всегда включали в текст своих контрактов с группами примерно такую «защитную» статью: «Артисты не должны без письменного согласия администрации появляться в местах общественного развлечения в пределах 25 миль от упомянутого здесь места развлечения в течение 30 недель до, во время и после истечения срока настоящего соглашения…» Изложено все по-тевтонски четко, ясно. Сковывает, как железные оковы.

После работы, а иногда даже и в перерывах («паузерах») Битлы шли в клуб «Топ Тен», тут же неподалеку, за углом. Он принадлежал высокому, красивому, деликатному немцу по имени Петер Экхорн. Он был настоящим другом Битлов. Они шли туда не только чтобы увидеть Тони Шеридана, отличного певца и гитариста. Они высоко ставили Тони. Можно даже сказать, что он был их кумиром. Они признавались, что многому научились от него. Битлы не подозревали, что герр Штайнер, переводчик Бруно, служил также его осведомителем. Ему было поручено следить за БИТЛЗ и докладывать, если они будут ходить в другие клубы этого района. Когда Штайнер прибежал к Бруно и донес, что видел его драгоценных Битлов в «Топ Тене» Бруно рассвирепел и сотряс воздух тяжелыми немецкими ругательствами. Ему не нравилась дружба Битлов с Шериданом, потому что Тони покинул «Кайзеркеллер» и увел за собой своих фанов.

Вопреки недовольству Кошмидера, ребята продолжали ходить в «Топ Тен» и в другие заведения. Они не желали интерпретировать все положения контракта буквально. А герр Бруно делал именно так. Он жил по закону контракта. А ребята жили по закону жизни: принимали ее такой, какой она была, и толковали ее законы так, как подсказывало сердце.

Кошмидер особенно приставал к Дерри. Дерри был первоклассным певцом. Публика любила его за то, что он никогда не сачковал, а всегда выкладывался до предела, не жалея себя. Грешно было жаловаться на него. А Бруно дошел до того, что требовал его возвращения на сцену, когда Дерри, спев свою партию, шел к бару выпить пива. «Вы должны быть на сцене вместе с остальными, герр Дерри!» — говорил Бруно. «О да, я знаю. Я вернусь через минуту, только выпью пива с друзьями. Не волнуйтесь.» «Я не волнуюсь. Но в вашем контракте, герр Дерри, ясно указаны все паузы. Вернитесь на сцену.» Иногда Дерри возвращался, иногда — нет. В последнем случае Бруно злился, смешно подпрыгивая, ходил туда-сюда, а герр Штайнер нервно потирал руки и бегал за ним следом. Уморительная сцена!

Как вы уже поняли, Бруно был из тех людей, кого надо либо принимать такими, какие они есть, либо отойти в сторонку и, сплюнув, оставить в покое. Иногда он бывал замечательным человеком, иногда — сволочью. Как и все мы.

Ливерпульские группы не желали быть автоматами. Не из того теста они были сделаны. В крови у них не было подобострастия. Пришло время, и Сеньоры решили: хватит. Обе стороны поняли, что лучше будет расстаться. Ребята ушли из «Кайзеркеллера». Они хотели устроиться где-нибудь в другом клубе, но контракт запрещал им это. Какое-то время они жили на подачки друзей и знакомых дамочек с улицы. Они пытались выяснить возможность работы в клубах Дании и Швеции, но тогда ничего из этого не вышло. Наконец, потеряв всякую надежду, они плюнули и вернулись домой — без гроша в кармане, разочарованные, но умудренные большим жизненным опытом.