Максим Кравчинский - Музыкальные диверсанты

Кассеты разлетались как холодная кока-кола в жару. Убойный материал просочился в Советский Союз и в тысячах копий разлетелся от Москвы до Воркуты. На дворе стоял 1982 год. Только-только власти было вздохнули спокойно: в один год друг за другом умолкли, уйдя в мир иной, Аркадий Северный и Владимир Высоцкий. И тут на тебе — как черт из табакерки, выпрыгнул новый «трибун».

Альбомы заокеанского шансонье, несмотря на все препоны, неслись из магнитофонов несознательных граждан на всех широтах огромной страны. Не помогали ни разоблачительные статьи, ни включение имени Токарева в список запрещенных исполнителей. Что было делать? Только подвозить на позиции тяжелую артиллерию пропаганды.

Вилли Токарев. Первые шаги к славе. Нью-Йорк, конец 1970-х

В 1985 году поползли слухи, что Токарев убит. Застрелен. Не то в собственной квартире, а не то в ресторане «Одесса» на Брайтоне. В одном из интервью я попросил Вилли Ивановича прокомментировать те давние события. И вот что он ответил:

«Слух, вероятно, был распушен КГБ, ведь мои песни были запрещены в СССР. Вскоре после выхода альбома “В шумном балагане” я приехал в Австрию и зашел к знакомому ювелиру, а он вдруг говорит мне: “Вилли, ко мне на днях заходил какой-то странный человек из Союза, по виду разведчик, интересовался тобой. Спрашивал, где этот Токарев, который поет “Мы — воры-коммунисты”?..” Я удивился: “Что же они тебя в Австрии ищут, когда ты в Штатах живешь?” Самое интересное, что я не пел никогда таких строчек — “Мы — воры-коммунисты”.

У меня была шуточная вещь “Мы — воры-гуманисты”, но никакой откровенной антисоветчины я не пел, политика — не моя тема, а потом понял, что, видимо, и в КГБ попадали записи не лучшего качества и они просто не разобрали слов.

…Однажды вечером 1987 года я пел, как обычно, на сцене ресторана “Одесса”. Туда пришли поужинать приезжие из Союза и, увидев меня живого и здорового, просто остолбенели: “У нас в Союзе все говорят, что вас убили… А вы здесь!” Я удивился и подумал, что надо как-то опровергнуть нелепые слухи. Лучшим опровержением была бы песня, которую я в тот же вечер и написал: Здравствуйте, товарищи, дамы, господа. / Это голос Токарева Вили. / Так у нас бывает, злые люди иногда / Слух пускают, что тебя убили…»

В то же время, когда наши спецслужбы пытались разобраться с «антисоветчиком» Токаревым, на Брайтоне его считали… агентом КГБ. Ведь в его песнях окружающая действительность описывалась без прикрас.

«Когда я написал песни ‘"Таксист» и “Небоскребы”, то слышал упреки от наших эмигрантов. Они говорили: “Ты что Америку ругаешь? Зачем тебе это нужно?” Но я не ругал, а писал о том, о чем писали американские газеты», — вспоминал артист.

В середине восьмидесятых ситуация внутри СССР меняется. Старые лозунги — «Коммунизм — это молодость мира» и «Слава КПСС» — сменяются новыми с непривычными словами: «Перестройка-Ускорение-Гласность». Но сила инерции велика, и слом системы идет тяжело.

«В специальном пособии для мастеров идеологических диверсий говорилось прямо: “Музыка является средством психологической войны”…» (Н. Кейзерова и Е. Ножкина «Идеологическая борьба: Вопросы и ответы ». Политиздат, 1987)

В 1987 году в продажу поступает учебник Н. Кейзерова и Е. Ножкина «Идеологическая борьба: Вопросы и ответы» [43], где подробно рассматривались методы, какими Запад воюет на фронтах холодной войны. В разделе «Противоборство в сфере духовной культуры» рассматривались интереснейшие вещи: «литература и лингвистическое оружие», «западные кинофильмы, сеющие вредные семена чуждого нам образа жизни», «мультфильмы развлекательной корпорации Уолта Диснея, служащие пропаганде западного образа жизни», «подрывные радиоголоса, спекулирующие на фальсификациях истории» и, конечно, «использование Западом в идеологических целях низкопробных музыкальных вкусов некоторой части нашей молодежи». Здесь авторы заявляли прямо:

«Наряду с рок-музыкой заметный эстетический и нравственный ущерб наносит блатная лирика, антисоветчина из репертуара эмигрантских ансамблей, а также убогие творения лжебардов. Пошлость, ресторанная романтика нередко выплескиваются за пределы личных фонотек, звучат в электричках, на пляжах, в зонах отдыха…

В специальном пособии для мастеров идеологических диверсий без обиняков сказано: "Музыка является средством психологической войны”…»

Михаил Гулько и Сэм Джонс в студии радио «Би-Би-Си» на записи программы о песнях русской эмиграции «Перекати поле». Лондон, 1988

Враг не дремал и, видимо, с подачи авторов книги, изучив' вкусы «некоторой части советской молодежи», запустил зимой 1988 года на волнах «Русской службы Би-би-си» программу Сэма Джонса «Перекати-поле», посвященную звездам русской эмиграции третьей волны.

Знакомые и незнакомые песни прорывались сквозь немыслимый вой и треск глушилок. Но рейтинги передачи били все мыслимые рекорды. Еще бы! По популярности брайтонские певцы соперничают в СССР с лучшими западными артистами, но ни их фотографий, ни какой-либо внятной информации о них не сыскать. Более того, они находятся под запретом и оттого интересны вдвойне. Лондонские эфиры пробивают эту информационную брешь. На протяжении полутора лет каждую неделю Сэм общался с Токаревым, іулько, Шуфутинским, Могилевским, Пильщиком, Шепиевкером, Успенской, Слесаревым и главой «Кисмета» Рудольфом Фуксом. Программу свернули вскоре после того, как в Москве анонсировали концерты «белогвардейца» Бориса Рубашкина.

Не на первых его выступлениях в Театре эстрады, а во время второго приезда в Москву, в ГЦКЗ «Россия», в первом ряду сидел сам Михаил Сергеевич Горбачев с супругой Раисой Максимовной и, не жалея ладоней, хлопали «Мурке». А еще год спустя первая леди вместе с мужем вручили огромный букет роз другому заезжему гастролеру — Вилли Токареву. Который, кстати, и прибыл в СССР по личному приглашению генсека после того, как он где-то услышал песню:

Наступало новое время. Наступало, да еще не наступило. В то время как «товарищ Горбачев» горячо аплодировал Рубашкину и Токареву, их коллега по жанру, только не эмигрант, а наш доморощенный «орфей» Александр Новиков добивал на зоне первую «пятерку» из отмеренных судом десяти лет строгого режима.