Дитер Болен - Ничего кроме правды

«О, нет» и «Послушай» и «Дитер, прости!» говорила Надя, «Всё было совсем не так». С ней попадёшь из огня да в полымя, а потом превратишься в пепел. Её коронная увёртка — оправдываться, что ей пришлось оправдываться. А потом ловишь себя на том, что становишься её сообщником, который подходит к телефону и говорит: «Нет, Наддель здесь нет! Нет, я не знаю, где она», а она сидит на диване напротив тебя, и просто передумала идти с кем–то куда–то. И я себя нередко спрашивал — что ты, собственно, делаешь, Болен? — и при этом меня посещало страшно нехорошее чувство.

Свою первую затяжку я сделал, когда мне было 15 лет, я стоял в углу школьного двора в окружении товарищей: «Гляди, попробуй–ка!» И хотя ни мой отец, ни моя мать никогда не курили, я использую это средство при стрессах, подолгу дымлю перед каждым выступлением. С Наддель всё должно было быть по–другому, и я решил отречься не только от этой, но и от многих других нездоровых привычек.

«Как думаешь, хорошо было бы нам с тобой бросить курить, начать есть побольше свежих овощей и перестать пить алкоголь?» — спросил я её.

«Да, клёвая идея» — изобразила она согласие.

Она отправилась в качестве подпевки в большое турне по России. Шесть недель мы не трогали сигареты, честно пили воду и жевали огурцы и помидоры. Эта диета такая клёвая, что невольно думаешь: и чего это мы раньше не питались так? И — это же совсем просто! И — теперь питаться только так!

Вернувшись в Берлин, я оглядел с террасы наш сад и почувствовал себя как Верная Рука, которому его верные индейцы подают дымовой сигнал: Наддель сидела на корточках среди рододендронов и жадно затягивалась. Мы поспорили, я не мог себе этого объяснить, она не могла этого объяснить, и мы решили считать происшедшее ошибкой. «Нет, нет — обещала она — это больше никогда не произойдёт».

Мы полетели первым классом «Луфтганзы» в Лос — Анжелес. Я только–только снял ботинки, опустил спинку кресла и взбил подушку, чтобы поспать, как вдруг раздалось ритмичное «йии–йии–йии» пожарной сирены. Две стюардессы бросились нервно к туалету и извлекли оттуда Наддель, которая вопреки запрету раскурила «Мальборо».

Нужно признать, что бывают лужи глубиной 3 сантиметра, они ничего не могут с этим поделать, поэтому они только лужи, а не моря. Закон природы. Наддель, если поглубже вглядеться в её рефлексию, плоска, как речная камбала. Попробуешь просверлить её — сразу же выйдешь на другую сторону. Я не хотел признать, что в ней не было совсем ничего, ни мотивов, ни убеждений, ни противоречий — вообще ничего. А если кто–нибудь попытается надавить на таких людей, как она, они прогибаются, подобно резиновым мишкам, а потом принимают прежнюю форму.

«Ладно, Наддель» — сказал я ей — «тогда кури».

Когда я познакомился с 22-летней Наддель, у неё уже был этот жуткий бюст. Последующие 8 лет она пыталась объяснить мне, что он у неё от природы такой, хотя я ведь не слеп и нахожусь в здравом уме и трезвой памяти.

«Слушай, Наддель — говорил ей я — я же не с северного полюса вернулся, и руки у меня не отморожены! Я же всё–таки чувствую!»

Но она отвечала: «Нет, Дитер, это просто–напросто узлы, да, это лимфаузлы.»

А я: «Да признайся же, Наддель! Ничего нет в этом страшного, просто скажи правду!»

Можно было бы подумать: Болену это необходимо! Он не может обойтись без силиконовых пакетов! Иначе ему всё не в кайф! Но всё это не так. Меня и впрямь не возбуждают маленькие бюстики, другое дело большие. А большие, как правило, сделаны руками врачей. Хотя намного лучше, если женщина не нуждается ни в каких вспомогательных средствах.

Однажды на нашем ночном столике оказался разорванный конверт с посланием от пластического хирурга. Я пробежал глазами по строчкам: «Дорогая фрау Аб дель Фарраг, ау и алло! Не забудьте о предстоящем осмотре, который необходимо проходить раз в 10 лет! Загляните к нам. С наилучшими пожеланиями Ваш доктор–мясник»

И когда я, бледнея и краснея, мял листок в руках, Наддель сказала: «Мог бы уже сам догадаться» и отправилась кататься верхом. Мы сдвинулись с места на полтора миллиметра.

1990. Как уже было сказано, пятёрка с плюсом, лапша с трюфелями, мороженое со сливками — то, что Наддель может лучше всего. Я говорю это не из подлости, а из любви. Уж в этом–то она заслужила похвалу.

Я как раз со всем усердием принялся за дело, как маленький Дитер издал звук «пффффффффттт!», какой бывает, если наехать велосипедом на жестянку. У моей лучшей части спустила шина. Я чувствовал сумасшедшую боль, кровь текла, как из резаной свиньи.

«Вызови «скорую помощь», Наддель! Вызови!» — стонал я, будучи не в состоянии передвигаться самостоятельно. Вокруг меня всё стало красным, маленький Дитер посинел и почернел. Через минуту он выглядел как мёртвый угорь. Наддель стояла не шевелясь.

«Ты хочешь, чтобы я истёк кровью?» — закричал я. Потом из последних сил дополз до телефона и набрал 110: «Приезжайте, скорее, я ранен, я умираю!» — прохрипел я в трубку.

Я нацепил на себя и на него какие–то тряпки — не мог же я ехать в больницу голым. Время до прихода санитаров показалось мне вечностью. Они чуть не обделались от смеха, ведь им представилась возможность вблизи рассмотреть большого и маленького братца Луи.

Они уложили меня на носилки, всё намокло от крови. Так меня доставили в ближайшую клинику. Было 2 часа ночи, врачей на месте не было, только медсестра, с улыбкой возившаяся со мной: «Ну, показывайте, господин Болен, что у Вас там!» Я чуть не провалился под линолеум от стыда.

«Это ушиб, ничего страшного, всё уже проходит» — заявила дежурный врач, заспанная и недовольная. «Приходите завтра с утра».

Но внутренний голос сказал мне: Дитер, твоя ванная полна крови. Твоя гордость выглядит как мёртвая. Ты подыхаешь от боли. Ты поедешь не домой. Я как в бреду повернулся к Наддель, которая приехала вместе со мной: «Отвези меня в другую больницу!»

Мы приехали в другую. Меня осмотрел другой врач, вызвал срочно своего шефа, специалиста по вопросам, касающимся мужского достоинства, профессора Гуланда, моего спасителя. «Если бы Вы пришли тремя часами позже, господин Болен, — сказал мне профессор — вам никогда бы больше не пользоваться этим».

Рано утром меня срочно прооперировали под общим наркозом. Меня разрезали как макрель, растянули, укрепили, вернули на место и снова зашили. На больничной карте стояла пометка «перелом пениса с разрывом крайней плоти». Перед операцией мне пришлось заполнить бланк, указывавший на возможность импотенции в будущем. Если забыть об импотенции, то ещё существовала опасность, что мой неудачник станет кривым. А попробуй–ка, найди женщину, которая стала жертвой изнасилования и не может ни с кем спать! Мне стало страшно.