Дитер Болен - Ничего кроме правды

Оскар Лафонтен говорит всегда: «У меня сердце слева», у Петера Гаувейлера оно справа, а моё сердце находится в пруду с карпами. Да, если где–то и есть уголок, в котором я счастлив, то только там, глядя на белые лилии, гортензии и волшебные клёны по берегам озерца. С кувшинками, красными и белыми, на воде. И карпы, которые стоят целое состояние, и которых вечно пожирают серые цапли. Ох уж эта послевоенная программа по разведению цапель! Один хороший обед обходится им в 1000 евро. Да, здесь отдыхает моя душа.

В поисках нового прибежища для нас с Наддель в разделе «недвижимость» газеты «Welt am Sonntag» («Мир в воскресенье») под заголовком «Объект недели» я натолкнулся на следующее объявление: «Столетняя загородная вилла, известна благодаря сериалу «Die Guldenburger», может быть использована под резиденцию посла, 13 000 квадратных метров сад, похожий на парк».

Я договорился о просмотре, но только для того, чтобы утвердиться в своей уверенности, что всё это мне не подходит: слишком экстравагантно, слишком громоздко.

Хозяин дома, довольно грубый тип, разменявший шестой десяток, заработавший своё состояние, занимаясь бизнесом с какими–то арабами в пустыне. Он пригласил нас с Наддель в просторный холл, выложенный чёрными и белыми мраморными плитками в шахматном порядке. После этого мы осмотрели 25 комнат, увидели пару каминов, а потом зашли в зимний сад, хозяин открыл дверь и вытолкал нас на огромную террасу с видом на сад. Было начало лета. Я распахнул глаза и был поражён: «Как — вопрошал я безмолвно — это и есть участок?»

Такой большой холмистый сад с прекрасными растениями, простиравшийся до горизонта, ничего подобного я ещё не видел. Двадцатипятиметровые кипарисы, десятиметровые тисы и шестидесятилетние гинкго. Всё в японском стиле. Внизу поблёскивал на солнце уже упомянутый пруд, над которым выгибался мостик из красного дерева в азиатском стиле. За ним я высмотрел обсаженный бамбуком чайный домик. И везде пахло азалиями и рододендронами.

Я бродил туда–сюда. Мы посмотрели уже сотню домов, и только теперь я понял: это то, что надо.

«Это солидная сумма, которую вы хотите получить. Мы лучше ещё подумаем!» — я хотел начать торговаться, как вдруг Наддель, милая растяпа, простодушно выкрикнула: «Этот дом, Дитер, или никакой другой, я хочу этот!» Эта фраза, я уверен, стоила мне полумиллиона марок. Потому что хозяин тоже был неглуп, он не уступил мне ни пфеннига.

На такую же сумму, в которую мне обошёлся дом, пришлось его отремонтировать. Вода до сих пор подавалась из свинцовых труб. Теплоизоляция была так плоха, что мне едва не пришлось пустить весь сад на дрова. Зато мебель досталась практически за бесценок. Наддель ничего не делала, она не купила ни одного стула, ни одной рамы для наших двадцати пяти комнат.

Её нисколько не трогало, если я просил: «Почему бы тебе не украсить наш дом? Ты же знаешь, мне это навится. Почему бы тебе не купить несколько диванных подушек? Ты не можешь обставить хоть одну комнату?» Ей было плевать на мою мечту, чтобы подруга набрасывалась на меня: «Слушай, я купила маленькую жестяночку. Я видела что–то замечательное для спальни. А не купить ли нам несколько новых полотенец?» Вместо этого она сидела день–деньской, удобно устроившись на нашем единственном диване. Пила шампанское и смотрела телевизор. Больше всего ей нравились новые теле–шоу с Гансом Мейзером и Илоной Кристен, главной достопримечательностью таких шоу являются драки и такие темы, как: «Мой приятель не моется уже 6 недель. Помогите, что мне делать?»

«Знаешь, что — напирал я — давай, куплю в супермаркете пару кроваток-Джаффа, и будем на них сидеть!»

А она: «Да, раз уж ты хочешь». Она не давала себя вовлечь. Притом сейчас я вовсе не уверен, что она не считала «Джаффу» каким–нибудь итальянским дизайнером, и эта идея не вызывала у неё восторга. В конце концов я решил наплевать на отсутствие страсти к домоводству у Наддель. Я сам решил вопрос с мебелью и попросил декоратора: «Повесь занавески и придай этой забегаловке жилой вид».

Я скупил также пустоши и поля по обеим сторонам от дома и стал владельцем 100 000 квадратных метров земли, чувствовал себя как Джон Картрайд на своём ранчо. Я раздобыл лошадей и трактор, музейный экспонат 1950 года выпуска. Я обожал его за то, что спереди на капоте у него красовались проржавевшие буквы «ДБ», хотя это были всего лишь инициалы производителя, Девида Брауна, я счёл это хорошим предзнаменованием. Я сидел на этом трескучем вонючем пожирателе дизельного топлива и сеял траву. А Наддель, как Маленькая Джой, бегала вокруг в одной лишь клетчатой рубашке и резиновых сапогах. Мы пропадали часами в конюшне, пропахли насквозь сеном и лошадиной мочой. О, счастливые дни! Четыре гениальных года, наверное, самых прекрасных и самых счастливых в нашей с Наддель жизни.

1994. Моя фермерская жизнь подошла к концу, когда я надыбал как–то в выходной день пару огромных шин от грузовика, чтобы положить их друг на друга и привязать цепью к трактору. Наверху сидели мои дети и летали на покрышках, как резиновые инопланетяне. Мы выясняли, сколько всего можно проделать с помощью трактора. Дети это дети, они хотят всё попробовать, всё больше и больше: «О, папа, сделай так, о, папа, сделай по–другому!» Мы всей армадой ехали под откос, оказывались в канаве, а когда пересекали улицу, прихватывали с собой парочку полосатых столбов. Это детям нравилось больше всего. Но горожане не знают, как опасна и непредсказуема езда на тракторе. На каждой колдобине резиновое НЛО подскакивало, а мальчишки кричали восторженно «Йу–у–ху!» и «Быстрее, быстрее!». Я прибавлял газу. Вдруг загремело: бумм! бумм! и я заметил, что Мерилин, моя младшая, родившаяся вскоре после моего расставания с Эрикой, и сидевшая теперь позади меня на тракторе, громко визжит: «Остановись, папа, остановись!» Марвин провалился в дыру и его чуть не стёрло в порошок центнером резины.

Я задрожал от страха. И в то же время безмерно разозлился на себя и на свою глупость и спросил себя: зачем такому недотёпе как ты, дерьмовый трактор? Болен и трактор, эти два понятия несовместимы. Я знал себя: несколько раз ты так поиграешь. Но рано или поздно, когда–нибудь это должно случиться. Там, где Дитер Болен, там рано или поздно побеждает разум.

Я свернул эти тракторные прогулки. И после того, как покатал на нём по моим владениям Верону, продал его соседу за три сотни яиц.

С Наддель я 365 дней в году праздновал пасху. Не в том смысле, что мы радостно бегали по дому и искали шоколадные яйца, у меня и без того было полно сюрпризов с её тайниками. В комоде ли, за топкой или за постоянно открытыми двустворчатыми дверьми — везде стояли пустые бутылки из под шампанского её любимой марки, «Фрайксент». Самым урожайным на пустые бутылки местом были маслично–жёлтые шёлковые портьеры в нашей спальне, спускавшиеся до полу и прятавшие за собой невероятно много пустых бутылок. Дизайнер, создававший такие драпировки, должно быть, сам любил заложить за воротник.