Дитер Болен - Ничего кроме правды

«Слушай» — сказала как–то Верона — «Я тебя совсем не понимаю! Ты жутко долго вертишься в этой среде, ты сверхпопулярен, но до сих пор так наивно веришь первому встречному!» Бах! Соль на кровоточащую рану. Я совсем недавно пережил историю с Гарксеном Юргеном, знал, что такое обман друга, и чертовски страдал. А тут пришла какая–то Верона Фельдбуш и заявила: «Ничего удивительного, ты же веришь в любое дерьмо».

После каждой встречи с Вероной меня терзало какое–то неопределённое чувство: «Слушай, оставь эту затею! Никакого толку, ни к чему не приведёт. Только злишься почём зря». Она была похожа на марионетку с дистанционным управлением. Как будто ненастоящая. Неживая. Эти отношения были тяжелы, ничего человеческого, нормального. Хоть я и знал, что её зовут Верона, но, в принципе, на этом мои знания о ней были исчерпаны.

Я спрашивал её: «Скажи, сколько тебе лет?» — ведь любой человек заинтересовался бы, а она отвечала: «А ты как думаешь?» — и, совсем кокетливо — «А что, если мне семнадцать?» Я ответил: «Я решил бы, что это глупо. Ты была бы слишком молода для меня!» Так она дальше и твердила: «А что, если мне столько–то и столько–то лет?» В конце концов, я взорвался: «Да чёрт побери, назови же свой возраст!» На это последовало два ответа, среди которых я мог выбрать: 22 или 32.

Когда я предложил: «Давай встретимся в восемь», в ответ послышалось: «Мне жаль, но я не понимаю, когда какое время показывают часы». На что я возразил: «Купи себе электронные, какие проблемы! На таких часах вместо стрелок цифры. Если видишь цифру восемь, знай — на часах ровно восемь».

Она занималась лишь тем, что пыталась привлечь внимание к собственной персоне. Если я говорил: «Поезжай налево!», она спрашивала: «Как теперь? Налево?» В довершение всего она не могла выговорить моё имя. Я: «Ну, назови меня разок по имени!» — а она: «Не получается!» Мы поупражнялись, и, наконец, через шесть месяцев, она выговорила: «Дитер, Дитер, Дитер!» — как ребёнок, выучивший первое в своей жизни слово. Постоянный хаос. Я всё время находился на грани нервного срыва.

Так длилось месяца два: болтовня, езда на машине. Никаких ласк. Никакого секса. Хотя Верона и знала, что у меня уже есть подруга, но разговоры о Наддель ничуть не занимали её. Я думаю, она ощущала себя на голову выше Нади. Верона совершенно ясно дала мне понять, какие условия она поставит, если мне взбредёт в голову жить с ней. Во–первых, мне предписывалось заранее завершить «это с Наддель». Я со своей стороны поинтересовался: «Слушай, а как быть тогда с твоим любовником Аланом?» — «Это всего лишь дружба» — объясняла мне она — «платоническая. У нас общий офис. Он абсолютно всё понимает, он совсем не против наших с тобой встреч». Потом я бы не удивился, окажись, что оба они только ждали подходящего идиота, который оплатил бы их долги за аренду офиса. Я и сам себя спрашивал, зачем нужен офис певице, которая больше не пользовалась успехом. Думаю, Верона просто жила в своём внутреннем мире, который не имел ничего общего с реальностью.

«Когда мы сможем поехать к тебе?» — интересовался я — «У тебя наверняка есть своя квартира». Верона взглянула на меня: «Да, есть». А я на это: «Да, давай тогда поедем к тебе, туда, где ты живёшь. Это же глупо, до пяти утра сидеть в машине». А она: «Нет–нет, не сегодня». И всё повторялось на стоянке такси у Центрального вокзала. И каждый раз я клялся жизнью своих детей, что больше не приеду.

Мы с Наддель были вместе уже 7 лет. Проклятье! В самом начале таких отношений хочется просто быть вместе и прижиматься друг к другу, но со временем объятий становится недостаточно и хочется поговорить. Наддель не относилась к людям, с которыми можно было бы от души поговорить. «Я купила тебе булочек с кунжутом» или «Чаки сегодня так забавно рычал» — что–то подобное можно было услышать от неё. «Слушай, Наддель, почему бы тебе не пойти в школу, не продолжить обучение!» — эту фразу я произнёс не менее тысячи раз. Но Наддель писала слово «Ваза» с буквы «W», а «дьявольский» как «дьябольский», потому что думала, будто оно происходит от слова «Болен». За всё то время, что мы жили на вилле Розенгартен, она даже не потрудилась передвинуть стол справа налево. Ей, казалось, было всё равно, как и где жить. Шампанское у неё всегда в холодильнике, шмотки в шкафу и вечером прогулка. Никаких подушек на диване или филе по–веллингтонски в печи.

Мы скучали вместе. Наши отношения не продвигались ни вперёд, ни назад. Моя бабушка прежде посмеивалась: «Если тебе слишком хорошо, мой мальчик, ты начинаешь с жиру беситься и постоянно делаешь глупости!» Это верно.

Была ещё одна причина, почему мне захотелось перемен: этот год был самым скверным за всю мою карьеру. Я выпустил N-ный альбом Blue System. Он расходился плохо. Предыдущие альбомы приносили золото, но теперь иллюзии развеивались. Мне не удавалось продать, как раньше, 400 000 пластинок, только 150 000.

У меня наступил кризис, как физический, так и духовный. Если когда–то и наступал у меня переломный кризис в жизни, то именно тогда. И эта глупая болтовня: «Тебе не кажется, что твои дела идут в гору?» Я слышу такое уже лет сто, но тогда дурацкие слова задевали меня. Я боялся, что меня отправят в отставку. Томас Штейн, шеф BMG в Европе, пришёл как–то раз ко мне, когда мне было 33 года, и слава Modern Talking гремела по миру. «Ты вообще–то имеешь представление о том, сколько тебе лет?» — спросил он меня. Я: «Да, мне тридцать три года». А он: «Да, дорогой Дитер, тридцать три. Знаешь, если мы заключим с тобой пятигодичный контракт, по истечении срока договора тебе будет уже тридцать восемь. Для детворы ты будешь старым хрычом».

Это был страх оказаться не у дел в сорок один или сорок два года. В мире музыки или ты плывёшь на гребне волны, заваленный деньгами, все хотят работать с тобой. Или никто видеть тебя не хочет, нет никакого успеха, любое дело валится из рук. Что же тебе делать, Болен? Не таксистом же работать! Я убегал в сад около виллы Розенгартен и взаправду разговаривал с деревьями: «А вы как думаете, ребята?»

«Радуйся, старина!» — говорил мне Энди — «У тебя ведь так много увлечений — займись чем–нибудь!» Но мне совсем не хотелось полгода торчать на Майорке, потом топать на Майами, после чего любоваться рыбками на Мальдивах. Мне хватило бы двух недель, чтобы поглядеть на рыб. Четырёх недель ничегонеделанья на Майорке летом хватало за глаза и за уши. Но всё остальное время я хотел работать, я хотел быть в стрессе. Я боялся пропустить хорошую перспективу.

Собственно, в такой ситуации мне нужна была помощь, но Наддель была не той партнёршей, которая способна помочь, которая скажет нужные слова. А тут мне перебежала дорогу Верона Фельдбуш и сказала как раз то, что я хотел услышать. «Ах, да у тебя достаточно капусты! Не работай ты больше так много!» — говорила она. Или: «Все эти люди из BMG обманывают тебя. Слушай! Наши с тобой отношения будут совсем иными! Мы уедем в Бразилию. Уедем отсюда навсегда. А что, если нам построить свиноферму! Или купить гасиенду в Мексике. Да, так мы и сделаем!»