Дитер Болен - За кулисами

«…да, привет, Вольфганг,… да, окей… да, тогда мы приедем к тебе домой… да, в десять часов». Дом Вольфганга оказался пентхаусом высшего сорта, расположенный в чудесном месте прямо у парусной гавани Монте — Карло. С видом на море, в котором он купался каждое утро. Здесь он жил на двухстах квадратных метрах со своим любовником Эдвином.

Я сверхпунктуален, а потому решил поднажать на газ. Мы с Toмacом оказались у дома первыми, еще раньше Сибиллы Вейшенберг и фотографов.

Мы позвонили.

Дверь открылась, и я уставился на окаймленную чем–то махровым зеленую маску для лица с кусочками огурца, за которой я предположил наличие лица Вольфганга. Под маской начинался купальный халат, а ноги были обуты в шлепанцы.

«Вольфганг?» — спросил я.

«Да, Господи, Боже мой, тот самый Дитер», — привидение весело со мной поздоровалось, — «Скажите на милость! Ах, ты, противный! Звонишь в дверь, а крошка Вольфганг еще не готов».

Потом он молча понесся назад в ванную и массировал, наносил гримм, бальзамировался так, как это привыкла делать любая нормальная женщина. Он втирал крем под глаза, и я слышал вскрики разочарования, когда он находил морщинки, которых вчера еще не было. Герои «Клетки дураков» — просто мачо по сравнению с ним.

Мало–помалу подтянулись остальные: Редактор «Буте», фотограф, ассистент–осветитель, ассистент ассистента–осветителя. Не прошло и двух часов, как Вольфганг тоже присоединился к нам. Я был совершенно ошарашен: все думают, что настоящий дизайнер — это тот, кто в смысле шмоток упакован самым лучшим образом.

Но Вольфганг оказался полной противоположностью.

Когда он встал передо мной, я подумал: Ммм! Странно! Все это выглядит так, будто куплено на Блошином рынке: брюки на семь размеров больше. Свитер совсем короток, слишком мал, как будто он спер его у трехлетнего ребенка. Короче: в таком наряде мой садовник не стал бы даже газон подстригать. Если бы Вольфганг встал где–нибудь в конце улицы, я уверен, ему бы подали франка три. Но кто знает? Быть может, Вольфганг просто предвидел тенденции 2003 года и потому уже в 98‑м расхаживал с голым пузом.

Вольфганг находился в прекраснейшем расположении духа и весело сказал нам с Toмacом: «Раз такое дело, пойдемте, милые очаровашки, я сейчас покажу вам мою маленькую резиденцию».

Кругом стоял антиквариат вперемешку с какой–то ерундой в постмодернистском стиле и африканскими охотничьими трофеями на фоне кроваво–красных стен. Кроме того, вокруг сновала парочка лохматых гав–гавов, шпицев, чьи крошечные попки, казалось, сейчас слипнутся от шоколада.

«Идите к мамочке! Вы мои сладкие!» — выкрикивал Вольфганг.

В конце концов мы добрались до террасы на крыше, где Вольфгангсвесился через перила и принялся злословить: «Там, внизу, в этой ужасной квартире, похожей на сортир, там живет старая Лагерфельдиха. А на той стороне — видите? Как ужасно!! — там ютится эта мелкая зубастая Рудольфа Мосгаммер, торговка из бутика».

Должен сказать, его манеры показались мне забавными и жутко веселыми. У меня создалось впечатление, что даже мой маленький Toмac расцвел в такой атмосфере.

Редактор «Бyнтe» хотела поскорее покончить с этим делом, и она присоединилась к нашей экскурсионной группе: «Итак, господин Йоoп, как Вам идея прямо сейчас начать интервью?»

Вольфганг задал нам свой первый вопрос, и, что самое смешное, этот вопрос звучал 20 минут. Мы с Toмacом ответили кратким «Да!», а затем последовал новый вопрос продолжительностью в 45 минут. Дама из «Бyнтe» безмолвно сидела напротив и только ловила ртом воздух, будто золотая рыбка.

В один вопрос Вольфганг запихивал все, что он прочитал или передумал за последние 380 лет. И все–таки, он хорошо подготовился. Не какие–то спонтанные вопросы, высосанные из пальца, а страничные пометки в блокноте, аккуратненько помеченные стрелками, кружочками и восклицательными знаками. Так все и шло, доклад за докладом. Даже как–то мило. В письменном виде это выглядело так:

Йоoп: «Недалекое мышление и дискриминация позволяли предпринимать попытки контроля над другими людьми. Все это давно позади. Тенденции грядущего века таковы, что исчезнет само понятие дискриминации. За бытовой и культурной эволюцией стоят сексуальные мотивы, как мы это наблюдали на примере таблеток. Но с виагрой, скорее всего, дело дальше не пойдет, потому что в обществе, лишенном эмоций, мужчины будут просто констатировать, что жизнь стала тяжелее».

Болен: «Только не я».

Йоoп: «В 18 веке считалось вульгарным обходиться без макияжа. Не накрашенными ходили только шлюхи».

Болен: «Понятия не имел. Я не жил в те времена».

«Как Вы думаете, может, сделать несколько фотографий?» — слабым голосом вмешалась редактор «Бyнтe».

«Без проблем», — кивнул Вольфганг.

В тот самый миг из спальни закричал Эдвин: «Эй, Вольфганг, иди сюда, ты не можешь фотографироваться! Иди, переоденься!»

«Ну, каков, этот Эдвин? Он всегда такой настойчивый!» — прогундосил Вольфганг голосом соблазнителя, потом ушел и вскоре вернулся в безукоризненно сидящих рубашке и брюках.

Фотографу пришло в голову, чтобы Toмac, Йоoп и я должны все вместе по–хозяйски устроиться на зебровой шкуре. Конечно, это выглядело сверх гомосексуально, как будто мы фотографировались не для лайф–стайл–журнала, а для гей–прессы. И снова Вольфганг меня удивил. Он оказался супер–профессионалом, он совершенно точно знал, как ему позировать, как глядеть, как улыбаться, чтобы это вышло хорошо. По нему было видно, что он в этом разбирался превосходно. Но хороший вид сам по себе — это еще далеко не все. Нужно правильно повернуться к свету, повернуться к камере лучшей своей стороной, разместиться с выгодой для себя. Все это он умел преотлично. Было здорово, наблюдать за ним в такие минуты.

Мы с Toмacом договорились с ним и Эдвином поужинать вечером за счет «Бyнтe» в шикарном ресторане неподалеку от казино. Ни одна бутылка вина не казалась нам слишком дорогой. За нас было кому заплатить. После восьмой бутылки стоимостью в 300 евро мы решили, что «Бyнтe» — просто супер. Вольфганг рассказал нам обо всем, чем он занимался или увлекался. Должен честно сказать, это был самый занятный вечер, который я когда–либо проводил со знаменитостью. Этот человек был столь остроумен, оригинален и интересен, что у меня почти все время в глазах стояли слезы смеха. Любой репортер, вздумай он подслушивать нас, обзавелся бы материалом на следующие 48 лет.

Так мы просидели вместе часов, наверное, до пяти, и каждые полчаса Вольфганг бегал в туалет, и каждый раз возвращался в еще лучшем настроении.

Единственный недостаток таких вечеров — это возникающее ложное чувство: да мы же друзья навек! Но когда наутро вы случайно встречаетесь, то говорите друг другу «Привет!» и идете дальше, потому что нет никакого повода завязать дружбу. Это был искусственный островок в ночи. И это — лучший день. И, по совести говоря, ты совсем не знаешь человека, что сидит перед тобой.