Ася Лавруша - Сон. Cantus Firmus

Впрочем, каждое появление плавающего дома неизменно вызывало в душах у оседлых звук, похожий на разъезжающееся между тревогой и радостью вибрато скрипки-восьмушки, на которой трёхлетний ребёнок только-только приступил к тренировке различных способов звукоизвлечения. При виде настоящего плавающего дома люди останавливались, даже если ещё мгновение назад спешили по делам чрезвычайной важности. ими вдруг овладевали странные эмоции, они чувствовали себя обманутыми, им казалось, что существование у засеянного поля, на краю которого вкопана в землю их собственность – это ловушка, чьи стены выстроены из обстоятельств уже непреодолимой силы. и что где-то вне этих стен бьётся разноликая, полноводная и вешняя – другая, реальная жизнь…

Впрочем, до тяжёлой паники общественное сознание не доходило никогда, потому что поблизости неизменно появлялся медиа-стратиг из новых. он убедительно объяснял, что плавучий дом – это всего лишь мимолётное развлечение, забава на досуге, художественный образ… и ни в коем случае не образ жизни. А образ жизни должен быть исключительно таким, какой прививают в этом поселении его радетельные отцы – поскольку это единственный образ жизни, позволяющий обществу идти в ногу со временем…

Плавающий дом Альби от времени отстал.

Томас был единственным сыном в семье, которая никогда не нарушала традиции жизни на воде, поэтому они и стали последним плавающим домом. В море, кроме них, продолжали жить и другие люди, но их жилища были давно переиначены, что позволяло хозяевам использовать их для нужд общества: первые, к примеру, перевозили из одного населённого пункта в другой картофельные клубни, вторые – драгоценные камни, третьи охраняли береговые линии, четвёртые снабжали оседлых рыбой, пятые – морской капустой. Но поскольку внутри таких жилищ постоянно находились товары, оборудование или вооружение, которые хозяевам не принадлежали, – эти плавсредства больше нельзя было считать настоящими домами.

Только дом, в котором родился Томас, сохранял независимость от поселенческих сообществ и полностью соответствовал представлениям о плавучем жилище, каким оно было до эпохи великого переселения народов на твёрдую землю.

В те времена дом-корабль строили так, чтобы его нос и корма по форме напоминали волны. Нос дома Альби был в виде «волны-кобры» – это символизировало уверенность в освоении пространства. А широкая корма напоминала «волну-овечку», что должно было задобрить своенравное море. В его глубинах время от времени образовывались потоки ярости, поднимавшие на поверхность тяжёлую донную воду. Чаще всего донная вода играла в те дни, когда луна без лакун наполнялась молоком. Но иногда буря приходила совершенно неожиданно, и тем, кого она застигала в открытом море, оставалось надеяться лишь на то, что им удастся поймать вектор морского безумия, что они выдержат эпическую качку и не захлебнутся горем.

На прибрежном мелководье, где для разгула тяжёлой воды недоставало места, буря считалась не такой опасной, но трагедии случались и здесь. Родители рассказывали Томасу, как пять с половиной поколений тому назад одиннадцатая судорога шторма выбросила один плавающий дом к небольшой бухте. Судьбообразующий и переломный девятый вал уже минул, и, хотя эхо недавнего страха ещё раскачивало дом из стороны в сторону, но обитавшие там мужчина, женщина и трое детей уже понимали, что спасены, улыбались друг другу и благодарили море за милость. А бухта, к которой их прибило, выглядела так, словно море подарило им её, оценив их мужество: лента белого песка у синей горы, восточный склон которой по просьбе одного поэта был увит густым остролистым плющом; бахромчатые красные тучи в лиловом небе и мироточившее сквозь тучи солнце… и невольно залюбовавшись палитрой, обитатели плавучего дома не заметили приближения последней волны. По силе она была уже не штормовой, а почти обычной – от такой волны в открытом море корабль лишь слегка встряхнуло бы. Но маленькая нарядная гавань оказалась гибельно тесной даже для отголосков большого эпоса. Плеснув на берег, тяжёлая волна подняла дом на гребень и бросила на скалу. люди погибли мгновенно, а осколки жилища разлетелись вместе с брызгами, и у берега ещё долго качались мельчайшие острые воспоминания, из которых можно было собрать мудрёный пазл «овечка».

Пять с половиной поколений назад «овечка» была едва ли не самым любимым лекалом у корабелов, и из-за многократного повторения охранная сила этого символа начала, по-видимому, слабеть. После несчастья у синей скалы многие плавающие дома захотели перестроить корму. Альби тоже поддались общему порыву. На семейном совете было решено заменить «овечку» на плавную «озёрную волну» – символ побеждённой страсти, но тут, по преданию, тогдашнему главе рода (его, к слову, тоже звали Томас) случайно попалась модная в те времена повесть «Фаталист» – и, пока он её читал, отзвучало одиннадцатое эхо и исчез последний из одиннадцати кругов на воде, в которые превратилась память о недавней катастрофе.

Да и дел у старшего Альби было, как всегда, невпроворот, так что потомкам достался подлинный дом – плавающий дом самой чистой воды.

Их дом сумел обойтись даже без реконструкции, и на момент, когда он остался последним из плавающих, запас его прочности запросто позволил бы жить на воде ещё, как минимум, одиннадцати поколениям.

Но родители Томаса всерьёз задумались о причалах и пристанях.

Свобода и независимость хороши, когда вокруг много других – свободных и независимых.

Раньше, когда люди ещё не знали, что под ногами можно – всегда – иметь земную твердь, плавающие дома привольно перемещались по морю, но случайные соседи находились на обозримом расстоянии друг от друга, и найти участок, где не виднелись бы паруса или не раздавался плеск вёсел, было довольно трудно. Это придавало уверенности: фарватеры плавающих домов, прихотливо переплетаясь, образовывали на поверхности воды нечто вроде лонжи – страховочной сетки с густыми ячейками неправильной формы. Во время бури эта сеть хоть немного, но сдерживала ярость моря.

Теперь же горизонт чаще всего бывал чист, а в море подолгу находились только торговые суда, береговая охрана и пираты. от последних, впрочем, лучше было держаться подальше.

Раньше встреча домов в море подчинялась строгому сценарию, но в новую эру эти условности больше не соблюдались. В очередной раз убеждаясь в этом после пересечения с каким-нибудь кораблём, отец Томаса сокрушался об изменившихся временах и нравах, исполняя продолжительный вздох на олифанте – древнем музыкальном инструменте в виде изогнутого рога из слоновой кости, отделанного чёрным серебром. Тяжёлый звук олифанта стелился по воде, как туман, вскрывать который удавалось только скрипичным смычкам рассветных солнечных лучей.