Жорж Санд - Зима с Шопеном (сборник)

Я ни в коем случае не имею ничего против свободного перемещения людей, и мне не хотелось бы видеть будущее таким, при котором люди будут неотделимы от своей страны, участка земли или дома, словно губчатый нарост. Но уж если интеллектуальному и нравственному развитию человека суждено шагать в ногу с развитием индустриальным, то не хотелось бы, чтоб предназначение железных дорог сводилось к перевозке из одной точки мира в другую людей, страдающих хандрой или преследующих порочные цели.

Я представляю себе другое, более счастливое человечество – более миролюбивое и более просвещенное. У людей будет две жизни: с одной стороны, они смогут быть привязаны к родине, иметь свой семейный очаг и гражданские обязанности, иметь возможность мыслить и философствовать; с другой стороны, они научатся устанавливать честные, открытые контакты, которые заменят собой построенную на обмане торговлю, именуемую «коммерцией», они смогут наслаждаться искусством, заниматься наукой и, самое главное, просветительством. Одним словом, всех нас будет побуждать отправляться в дорогу желание налаживать связи, взаимоотношения и приятные знакомства с другими людьми; и при этом, как мне кажется, вся прелесть этих отношений должна будет напрямую зависеть от присутствия в них чувства долга. Хотя, по моему мнению, в наши дни большинство из нас отправляются в дорогу для того, чтобы, находясь в уединении, увидеть неизвестное, избегая того влияния, которое могло бы оказать на наши впечатления – как положительные, так и отрицательные – присутствие наших близких.

Что касается лично меня, то я, в сегодняшнее время и в своем возрасте, отправляясь в дорогу, желаю удовлетворить свою потребность в отдыхе. В мире, который мы создали, не может хватать времени на все, и когда в очередной раз я усиленно отыскиваю его, я представляю себя в тихом уединенном месте, где не надо писать писем, читать газет, принимать гостей, где всегда можно ходить в домашней одежде, где день длится двенадцать часов, где не надо бояться никаких социальных условностей и требований к уровню образованности, которые так высоки у нас во Франции, и где можно было бы посвятить годик-другой изучению истории и законов языка вместе со своими детьми.

Кого из нас не посещала такая же эгоистичная идея бросить в один прекрасный день все свои дела, свои привязанности, своих знакомых, даже друзей, и отправиться на какой-нибудь волшебный остров, где можно жить без забот, без хлопот, без обязательств, а главное, без газет?

Можно со всей ответственностью сказать, что именно прессе, как и предсказывал Эзоп, люди должны быть обязаны наступлением новой жизни, более прогрессивной, более устроенной и более тревожной. Этот «глас народа», вместе с которым мы просыпаемся каждое утро, оповещает нас о том, чем жила накануне остальная часть человечества, сообщая с одинаковым успехом как громкую правду, так и вопиющую ложь, при этом ни на минуту не упуская из виду ни единого нашего шага и возвещая наступление каждого часа нашей общей жизни. Не правда ли, это удивительно, даже несмотря на весь тот вред и тягостность, которые ее сообщения могут нести в себе?

Невзирая на то, что только пресса может объединить все наши коллективные мысли и действия, разве вместе с этим не вызывает ужас и отвращение дотошность изложения того, что мы видим на ее страницах? Кругом идет борьба. Угрозы и оскорбления не прекращаются неделями и месяцами. Между тем ни один вопрос не решается, и никаких заметных сдвигов не наблюдается. Более того, ожидание исхода конфликта, подогреваемое подробностями описания каждого его последующего этапа, делает этот конфликт нескончаемым. Неудивительно, что мы, люди искусства, никогда не стоящие у руля истории, порой находим себе на корабле укромное место, где можно несколько лет не просыпаясь спать, до тех пор пока корабль не доставит нас к берегам «нового света».

Да, действительно, если бы такое было возможным; если бы мы могли отказаться от жизни в обществе, полностью оградить себя на некоторое время от политической жизни. Тогда однажды, вернувшись обратно в этот мир, мы бы испытали потрясение при виде того, какой скачок в развитии произошел за время нашего отсутствия; однако этого нам увидеть не дано. И когда мы бежим из гущи событий в надежде избавиться от воспоминаний и найти успокоение, обосновавшись среди народа, чей темп жизни не такой стремительный, а нрав не такой пылкий, как наш, мы начинаем сходить с ума от своей непредусмотрительности и раскаиваемся, что променяли настоящее на прошлое, а жизнь на бездействие.

Такова будет тема моего повествования. И таков был мотив, побудивший меня приступить к написанию этой книги – как оказалось, занятию не из самых радостных. В начале главы я обещала, по возможности, держать свои личные впечатления при себе. Однако теперь подобного рода замалчивание мне кажется проявлением малодушия, и я беру свои слова обратно.

В ноябре 1838 года мы прибыли в Пальму, где стояла жара, напоминающая наш июнь. За две недели до этого времени, когда мы покидали Париж, там уже наступили сильные холода – первые признаки зимы. И теперь, к нашей огромной радости, наш враг зима был уже позади. Еще больше мы восторгались, разглядывая город, такой непохожий на другие города, его уникальные строения, имеющие эстетическую и историческую ценность.

Однако вскоре нам предстояло заняться поисками жилья, и мы неожиданно поняли, что испанцы, рекомендовавшие нам Майорку как страну весьма гостеприимную и располагающую неограниченными возможностями, глубоко заблуждались по этому поводу сами и ввели в заблуждение нас. Находясь в непосредственной близости от цивилизованной Европы, мы никак не ожидали столкнуться с проблемой поиска самой обыкновенной гостиницы. Отсутствие на Майорке сдаваемого жилья для приезжих говорило само за себя – здесь все было не так, как в остальном мире; и нам следовало немедленно вернуться назад в Барселону, где, по крайней мере, к услугам приезжих имелся постоялый двор – прескверное место с громким названием «Отель четырех наций».

Для того чтобы в Пальме найти ночлег и не оказаться под открытым небом, необходимо, чтобы вас порекомендовали, представили и за несколько месяцев до вашего прибытия уведомили об этом двадцать влиятельных людей как минимум. Все, что нам могли предложить, это две небольшие меблированные (точнее, «немеблированные») комнаты в довольно сомнительном месте, где постояльцу полагалось за счастье иметь в распоряжении брезентовую складную кровать с матрацем, ненамного более мягким и упругим, чем доска, плетеное кресло и рацион, состоящий в основном из перца и чеснока.