Шенг Схейен - Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

Как и в Петербурге, исполнялось очень много оперных арий, в основном по-итальянски (Верди) и по-русски (обычно Чайковский и Глинка). Практически все авторы воспоминаний указывают, что отец Дягилева был горячим поклонником Глинки и знал наизусть целиком всю оперу «Руслан и Людмила». По словам одноклассника Дягилева, «дом Дягилевых был одним из самых блестящих и культурных в Перми. Это были настоящие пермские Афины» 7.

Дягилев в гимназической форме

Сергей с ранних лет учился игре на фортепиано и занимался вокалом, проявляя выдающиеся способности к музыке. Он также пробовал себя в композиции. Его первым серьезным опытом сочинения был романс в подражание Глинке «Ты помнишь ли, Мария?», который пятнадцатилетний мальчик написал по случаю годовщины свадьбы своих родителей. Каллиграфически переписанную партитуру этого романса мать Дягилева сберегла, благодаря чему она сохранилась, единственная из всего написанного Дягилевым-композитором.

Увлечение искусством играло большую роль в жизни Дягилевых, как и в жизни многих других семейств дворянского сословия. В косном царистском обществе участие в политике и в других формах общественной жизни было под запретом или строго регламентировано. Занятия искусствами служили способом заявить о себе в обществе (а порой и в политике), раскрепоститься, а также давали семьям возможность занять свою нишу в обществе, не расшатывая при этом его устоев. В России, где образованные люди жили порой достаточно изолированно друг от друга из-за больших расстояний и затяжных зим, искусство служило важным источником развлечения в повседневной жизни.

Мемуары, в которых описывается жизнь семьи в Бикбарде, а также письма из Бикбарды в Пермь воссоздают теплую творческую атмосферу долгих летних дней в селении у подножия Урала. В Бикбарде находились завод, один каменный и несколько деревянных домов, принадлежавших семейству, среди которых знаменитый дом с верандой, который подробно описывает Елена Дягилева:

«Никогда и нигде, кроме своего воображения, я не видела такого балкона, как бикбардинский. Настоящие террасы, сооруженные из земли и камня, на которых разбиваются цветники, устраиваются фонтаны […] Наш же балкон был обыкновенный: российский, деревянный, с колоннами, под крышей; тянулся вдоль всего южного фасада одноэтажного деревянного дома и даже дальше фасада, так как кончался большой ротондой, целиком выступавшей за угол дома и за решетку сада на дорогу, идущую вдоль оврага. За оврагом – завод, деревня и безбрежная, как море, лесная даль. На ротонде пили обыкновенно вечерний чай, смотрели на закат солнца […] Часть балкона, с противоположного от ротонды конца, служила летом столовой, и в ней свободно садилось за стол до пятидесяти человек» 8.

К востоку простиралось озеро в несколько квадратных километров, куда дети ходили летом купаться. Оно находилось у подножия холма, с которого можно было обозреть всю окрестность. Очень в дягилевском духе его называли Парнасом. Семья построила в селе церковь, которую во времена социализма переделали в кинотеатр, а при капитализме – в дискотеку, сейчас она служит лишь гнездовьем для ворон.

Отец Сергея приезжал всего на несколько недель в разгар лета. Иногда дети ходили на прогулки без матери, только с няней и с домашним учителем. Бабушка и дядя Ваня (Иван Дягилев) жили в Бикбарде постоянно. Сергей часто писал из Бикбарды своим родителям в Пермь:

«Милая мама, я напишу тебе как я провел вчерашний день. Как ты уехала, мы пошли в комнаты, я пошел в буфет напиться. Потом пришел и стал играть в мячик, потом я пошел в спальню твою разговаривать с Кокой, сел на кушетке, где играл Линчик. Потом я пошел в нашу комнату, навел в нашей комнате порядок. Потом принесли молоко, мы выпили его, немного подождали и легли спать» 9.

«Мы сегодня идем гулять все[…] За завтраком нам подали очень вкусный холодный розбиф с желе, притом был очень вкусный квас. Дядя Ваня сказал: “Ах, Алена, ах, Алена, жаль, что ее нет, покушала бы”, я пожалел тоже. Когда розбиф дали Линчику, он сказал: “Ах, какие испанские кусочки”, а бабушка спросила: “Отчего испанские?”, он говорит: “Потому что все испанцы тоненькие, так же как эти кусочки, а толстые только немцы, например новый пивовар”. Все очень расхохотались. После розбифа подавали говядину с хреном, Линчик ужасно много взял на кусок говядины хрена и очень сморщился. Тогда дядя Ваня сказал: “А! А! Узнаешь, где раки зимуют!” После этого бабушка рассказала очень-очень смешной анекдот про раков» 10.

«Вчера мы все поехали кататься, приезжаем, смотрим, в воротах стоит дядя Кока. Мы все закричали ура! Тетя Таля хотела выйти из экипажа, а лошади дернули и она упала с тарантаса, но она только немножко ушиблась. На другой день как ты уехала, Тата была нездорова, но теперь поправилась и кланяется тебе, София Лукинична тебе целует ножку, а Лина целует тебе ручку с браслетом, и целует также всю тетю Татусю. Он велел ей сказать, что он каждый день принимает лекарства. Юра тебя целует миллион миллионов раз. А я тебя целую один раз, но крепче в триллион раз всех предыдущих, вместе взятых.

Твой Сергун, черноглазый пятачок, сын твоего сердца, 11-тилетняя деда, твой дружок Сережа.

Все очень целуем тетю Татусю» 11.

Все письма Сергея из Бикбарды, а также воспоминания его мачехи свидетельствуют об огромном, ни с чем не сравнимом поклонении искусству в семье. Музыка, литература и театр не просто занимали центральное место в воспитании, но и служили сплачивающим элементом.

В Бикбарде из церковных певчих и членов семьи Дягилевых организовался хор, который, разумеется, исполнял «Жизнь за царя» Глинки. Отца дьякона, не имевшего права участвовать в светском хоре, но обладавшего красивым басом, уговорили петь, «спрятавшись от публики за соснами» 12.

Дети ставили сценки, декламировали стихи, играли на музыкальных инструментах.

«На другой день после твоего отъезда, – пишет Дягилев своей мачехе, – у нас был театр – Спящая Красавица, я был принц, который целовал руку красавицы и она просыпалась. Этот театр нам доставил удовольствие большое» 13.

«Вчера, 27 июля мы устроили для бабушки концерт […] Сезя говорил басни Крылова: “Свинья под дубом” и “Лебедь, рак да щука”, и играли в четыре руки Marche Solennelle, [27] Торжественный марш (фр.). который, впрочем, он ужасно не хотел играть […] Marche Solennelle шел плоховато, потому что Сезя не захотел ни разу репетировать его. Но его игра была стушевана блестящей игрой Лины, который играл соло “Веселый Крестьянин” comme un pianiste [28] Как настоящий пианист (фр.). наизусть и с большим чувством, толком и, даже с маленькой остановкой. Кроме этого Линчик исполнил “Воздушный корабль” Лермонтова. Джёдж исполнил “Что ты ржешь, мой конь ретивый”. С большим также чувством, толком и громадными остановками, во время которых он сопел и мычал. Затем я играл с M [Monsieur [29] Месье (фр.). ] Нуссбаумом в четыре руки “Песни без слов” Мендельсона, потом одну-две вещи из тех нот, которые ты мне прислала. Всем нам страшно аплодировали и меня заставляли играть соло два раза. […] Бабушка меня страшно балует: выписывает одну книгу за другою. Недавно я кончил читать “Князя Серебряного”, а теперь уже читаю “Ивангое” [30] Имеется в виду «Айвенго» В. Скотта. (Прим. пер.) в которое впиваюсь не менее, чем в “Князя Серебряного”.