Мин Ким - Девушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах

– Да уж, здесь придется поработать.

Именно этим он и занимался весь июль и август. Он нашел садоводческий магазин, где продавали семена, купил их и посеял. Он посадил салат-латук, томаты и даже клубнику. Старичок-кореец, который возится в саду долгими летними днями. Было в этом что-то вечное, истинно корейское – он был на своем месте и занимался тем, с чем был на «ты», – землей.

Я была рада снова повидаться с ним. Рада была и моя мама. У них раньше были сложные отношения. Она была самой младшей девочкой в семье, и долгие годы на нее никто не обращал внимания и просто принимал как должное. Она была яркой личностью, но ее родители считали, что ей не нужно ни к чему стремиться – достаточно удачно выйти замуж. Таково было ее предназначение. Их не волновало, есть ли у нее какие-либо интересы. А теперь у дедушки появилась возможность посмотреть на нее в новом свете и увидеть, что она расцвела и превратилась в спокойную, уверенную в себе женщину. Она привезла своих детей в эту чужую западную страну, но в итоге эта авантюра обернулась успехом для всех, даже для нее – она теперь работала воспитательницей в яслях. Дедушка пробыл у нас все лето. Однажды вечером, незадолго до отъезда, он попросил меня сыграть ему что-нибудь. Мне не хотелось, потому что я и так занималась весь день и очень устала. Но он сказал:

– Быть может, я больше никогда не услышу, как ты играешь.

И тогда я сыграла ему «Раздумье».

В ту ночь, когда он уехал, я снова пробралась в комнату сестры. Пока дедушка жил у нас, я вынуждена была ночевать с ней, а он спал в моей комнате. По идее я должна была радоваться, что наконец вернула свою комнату, но не получалось. Дедушка уехал, и я понимала, что больше никогда его не увижу, но кроме этого я чувствовала еще что-то, не связанное конкретно с ним, скорее, это касалось всего нашего прошлого, долгого и запутанного. И будущего. Мы были корейцами, но росли с осознанием, что никогда не сможем по-настоящему постичь корейскую жизнь. Мы будем взрослеть и видеть то, что не должны были видеть, и о чем не должны были знать, чего никогда не увидят мои двоюродные братья и сестры, дяди и тети. Наша жизнь проскользнет мимо них – покинутых ради меня и моей игры. Скрипка сотворила между нами пропасть, скрипка и заполняла ее. Причина боли утоляла боль. Хотя и не всегда.

Моя милая Панормо 1/ 2сменилась, благодаря щедрости Чарльза Бира, на Гальяно 3/ 4. Тогда я впервые встретила Чарльза Бира, и даже несмотря на то, что я была маленькой девочкой и к тому же кореянкой, меня глубоко поразила его истинно английская манера поведения. Он был настоящим джентльменом. Чарльз был приемным сыном Уильяма Бира, а отец Уильяма, Артур, – одним из основателей компании J. & A. Beare. Три поколения Биров производили прекрасные музыкальные инструменты. В шестидесятые годы Чарльз возглавил семейное дело. Он стал известен по всему миру благодаря своему тонкому чутью эксперта: он умел идентифицировать любой инструмент и всегда мог выявить подделку. У него был настоящий дар и глубокие знания в этом вопросе. Он был одним из тех редких мастеров, которым доверяли ремонт и уход за скрипками такие маэстро, как Менухин, Айзек Стерн и Натан Мильштейн.

Мне было жаль расставаться с Панормо, но я знала, что, когда придет время, мне будет еще тяжелее расстаться с Гальяно. Играя на ней, я чувствовала, как во мне зарождается любовь куда более сильная и крепкая, чем родственные узы. Эта скрипка была почти полноразмерной, с гораздо более тонкой шейкой – она подходила мне идеально. В отличие от всех своих предшественниц, Гальяно была не темной, а теплого, медового цвета. Он затягивал меня в свои глубины, в которых зарождался восхитительно нежный звук – самый нежный из всех, которые доселе извлекал мой смычок. Это был первый инструмент, который выглядел и звучал по-взрослому. Я хотела чувствовать себя равной взрослым музыкантам, я стремилась к этому всем сердцем, и, естественно, мне хотелось, чтобы это желание поскорее воплотилось в жизнь. Это не было ношей, или испытанием. Наоборот. Я ухаживала за своей новой скрипкой, как за ребенком, тщательно чистила струны после каждого долгого занятия, и перед сном бережно закутывала ее в мамин шелковый платок. Скрипка стала моим самым лучшим другом. Моим напарником. Иногда я вынимала ее из футляра просто так, не во время уроков, и не потому, что думала, что мне в голову может прийти какая-нибудь мелодия, а потому, что мне хотелось, чтобы она была рядом. Она была частью меня. Была мной. И я отдавала ей должное.

Концерты Прокофьева, концерты Паганини, концерты Мендельсона. Я шла по списку, постигая весь диапазон скрипичной музыки, и готовилась к главному испытанию, которое ждало меня впереди, – публичному выступлению. Каждое из этих произведений требовало чего-то особенного, каждое закаляло меня, расширяло мои возможности, каждое готовило меня к превращению из одаренного любителя в настоящего профессионала. Разумеется, насколько удачным станет это превращение, предстояло решить главному судье – деньгам, с которыми придут новые требования, новые эмоции и желания. Но путь был проложен, и дорога была чиста. Все, что требовалось от меня, – пройти по ней. Шаг за шагом.

Мы познакомились с Питером Кили, звукорежиссером. Он записывал музыку, но время от времени занимался и озвучкой фильмов, или чем-то в этом духе. Его студия звукозаписи находилась на Нил-стрит в Ковент-Гардене. Я выступала с концертом в Стэнморе, и Питера наняли записывать его. Он послушал мою игру, а потом представился нам с мамой и спросил, не хотим ли мы посетить его студию и послушать результат. Мне тогда было около одиннадцати лет. Этот парень раньше был рок-музыкантом, но, когда понял, что славы Джимми Хендрикса ему не снискать, решил окружить себя пленкой. С того дня он записывал все мои концерты и не требовал за это ни копейки – просто приносил оборудование, аренда которого стоила бы нам несколько тысяч, и сам все устанавливал. Благодаря ему я наконец смогла услышать свою игру со стороны и внести коррективы. У него был потрясающий слух. Позже именно Питер представил меня жене сэра Джорджа Солти. Питер позвал на мой концерт своего друга, тот пригласил леди Солти. А та, в свою очередь, позвала с собой мужа. Это – один из плюсов классической музыки. Она объединяет мастеров. Одни музыканты говорят о других. Более опытные говорят о более юных, подбадривают их, помогают завести знакомства. Они сами когда-то были начинающими музыкантами и всегда рады помочь. И все это – благодаря музыке. Она требует, чтобы ее ценили, обсуждали, восхищались и делились мнением с другими. В этом смысле музыка – весьма щедрый вид искусства, индивидуальный, но в то же время объединяющий. Там, где нет места спорам и оценкам, трудно чего-то достичь. Люди хотят говорить о музыке и обсуждать выступления музыкантов.