Муъминат Хаттаева - Сакинат

За это время Али ни разу не пожелал взглянуть в глаза Сакинат, от души побеседовать, пошутить и посмеяться с ней. Он был похож на человека, который живёт где-то в другом месте, а сюда приехал временно, погостить. Он тоже жил так, будто дал обещание строго выполнять обычаи села. Его вполне устраивали такая жизнь и такая семья, в которой отсутствует бурная, горячая, нежная любовь.

* * *

Шёл конец августа шестьдесят седьмого года. Жители села Шалда страдали от жары и утром и вечером вспоминали время, когда необходимо было надевать теплую одежду. В обеденное время в селе солнце жарило сильнее, чем на равнине. Сенокосные работы на лугу были наполовину завершены. Весенняя пшеница приобрела слегка золотистый цвет. Чтобы собрать весь урожай, горцам ещё много нужно было работать.

Али со своей супругой, бросив полевые работы, собирался уехать в далёкий Ленинград. Все жители села давно знали, что они уезжают.

Жавгарат встала затемно и начала готовить гостинцы сыну и молодой невестке. Овечий сыр, банку свежей сметаны, пожаренный в масле хинкал. Чуду с творогом, чтобы кушать в дороге. Всю эту снедь она укладывала в небольшой деревянный чемодан, предварительно тщательно завернув в газеты.

Не успело взойти солнце, как на веранде дома Раджаба появилась Абидат. Она ещё накануне вечером подготовила свёрток с гостинцами для дочери. Хотя раньше Жавгарат и Абидат не были подругами, но сейчас словно стремились показать всему селу, как дружно они живут – казалось, обе соревнуются в том, кто из них больше расположения выкажет по отношению к другой. По их мнению, все, что связано с их детьми, должно было стать образцом для всего села. Обе для детей ничего не жалели и поступали строго в соответствии с неписаными обычаями села. Никто не имел возможность туда заглянуть им в души, чтобы понять, что там, а сами женщины не раскрывали свои сердца никому. И сегодня Жавгарат, увидев Абидат, улыбнулась, словно получила подарок.

– Заходи, Абидат. Как хорошо ты сделала, что пришла провожать дочь! От моих мужчин мне помощи никакой. Пока солнце в их окно не заглянет, они не встают. Вот, видишь, готовлю гостинцы. Помоги мне закрыть эти банки.

– Ну-ка дай сюда! – Абидат взяла чемодан, скорой рукой переместила все поудобнее и поставила на место. Всё принесённое ею она расположила в чемодане поверх гостинцев Жавгарат.

– У тебя что-нибудь осталось положить? – осведомилась она у хозяйки дома.

– Нет.

– Тогда я закрываю чемодан.

– Хорошо, закрывай. Как хорошо, что ты пришла, а то без помощи мужчин я не смогла бы его закрыть.

«Хорошо, что она признается, что сама ничего делать не может», – подумала Абидат. Она то и дело обращала взгляд на дочь, но не могла поймать ответного взгляда, потому что та смотрела вниз, как подобает молодой замужней горской женщине, чтящей адаты. Сакинат не поднимала на маму глаз, чтобы мать не заметила в них грусть и пустоту в душе. Абидат нравилось, что дочка не жалуется, но, время от времени стараясь взглянуть ей в глаза, отчего-то боялась того, что может в них увидеть. Абидат притворялась, что всё идёт так, как и должно быть. Таким образом она пыталась беречь счастье дочери.

– Сакинат, приготовь что-нибудь маме на завтрак, а я спущусь – надо корову выгнать в стадо, – Жавгарат направилась к двери. Остановившись перед зеркалом, висящим на веранде, она поправила платок на голове.

– Ничего не надо, – отказалась Абидат. – Ещё не время завтракать. Я тоже пойду посмотреть, проснулась ли моя Аминат. А мои коровы тоже могут остаться дома, если вовремя не выгнать их в стадо, – она направилась за Жавгарат. «Даже когда идёт корову доить – в зеркало смотрит. Вот кокетка! – подумала Абидат. – Как она ухитряется помнить о том, чтобы всегда так за собой следить?»

Сакинат не захотелось, чтобы мама осталась у них подольше. Если они останутся наедине, девушка не знала, как и о чём разговаривать с матерью. Обе сделали вид, что всё хорошо. Не изречённое осталось не изречённым. Вроде и не было ничего такого, что можно было произнести вслух, ничего такого, на что можно было пожаловаться… но ни у мамы, ни у дочери не было светло на душе.

Возле магазина стоял «Газик», единственная машина в селе. Вокруг неё носились все сельские ребятишки. Водитель, подняв капот, возился в моторе. Хотя машина была в порядке, он заново проверял мотор – просто чтобы не стоять без дела в ожидании, пока соберутся все уезжающие.

Для тех, кто собирался ехать, в кузове единственными местами для сидения были пустые ящики, которые пассажиры брали с собой, чтобы заполнить виноградом. В основном машину заполняли колхозники, которые готовились ехать на кутан для сбора винограда. Они радостно встретили молодоженов – те собирались ехать с ними вместе. Помогая друг другу, в кузов подняли три чемодана. На один из ящиков положили подушечку, чтобы Сакинат было удобнее сидеть. Возле машины стояли Абидат и Жавгарат. Они с гордостью смотрели на своих детей. Жавгарат, как всегда, была одета как невеста – вся была укрыта старинным шёлковым бордовым платком.

«Оставила бы единственной невестке старинный платок – да куда там! Нет, себя одела понаряднее. Как она высокомерна», – думала Абидат, стоя рядом с Жавгарат. В её собственном сундуке был не один, а целых три дорогих платка, но она их не использовала для себя, оставила нетронутыми, чтобы дать дочерям и невесткам своих сыновей. Как многие женщины села Шалда, Абидат всегда надевала чёрную накидку, по праздникам меняла её на блестящую, а в остальное время – не блестящую, из шерстяной или сатиновой ткани.

– Провожаете своих молодожёнов? Счастливого им пути, пусть вернутся радостными, – приветствовали двух матерей проходящие мимо сельчане.

– Да, провожаем. Вам тоже здоровья, – отвечала на добрые пожелания Жавгарат, а сама думала: «Да, это я, и чьи же ещё, как мои молодожёны, могут уехать жить в далёкий город?» Она не сводила глаз со своего сына, который стоял с мужчинами. Али казался выше всех мужчин. Густой, чуть волнистый чуб он направил наверх от лба. Белое лицо и руки не успели загореть на горном воздухе. Городской костюм очень шёл парню и, казалось, делал его ещё красивее.

Сакинат, стоящая рядом с мамой, выглядела настоящей красавицей. Готовясь к поездке в город, она не стала надевать большой платок невесты, а завязала на шею маленькую шёлковую косынку. Тёмно-синее платье с белыми цветочками очень шло ей. Чёрные туфли на высоких каблуках хорошо смотрелись на её ногах. Ни у одной девушки села Шалда не было такой красивой одежды, как у нее. По её круглому миловидному лицу цвета спелого персика нельзя было прочесть, что у неё на душе. Она стояла молча, ни на кого особо не глядя, и собравшимся могло показаться, будто она возгордилась.