Сергей Тепляков - Двуллер. Книга о ненависти

– В общем, не кипятись, Володя, все уже почти утряслось! – сказал Протопопов после минуты раздумья. – Так что ты, Вова, въезжай в новую квартиру спокойно – никто у тебя ничего не спросит.

Тут у Протопопова мелькнула мысль – квартира! К себе домой он девчонку везти не мог, а мелькать с ней по гостиницам не хотел. Наклонившись к Хоркину, Протопопов заговорил:

– Слышал – интервью-то вычитать надо будет. А так как ты тоже там пару слов вставил, то и тебе вычитывать придется…

– Ну… – буркнул Хоркин, глядя на Протопопова заблестевшими глазами.

– Эх, Вова, отупел ты на своей работе! – с сожалением покачал головой Протопопов. – Девчонка вроде понятливая. Давай в твоей новой квартире и вычитаем… – он выделил последнее слово голосом и игривым жестом руки. – А то у меня, сам понимаешь, жена, а куда-нибудь в сауну ехать – светиться не хочу. А у тебя же там еще не все заехали.

Квартира у Хоркина была в сосновом бору, в недавно построенном квартале элиток. Большая часть квартир еще не была даже продана, это вот Хоркин поторопился – не сегодня-завтра на чем-нибудь погоришь, а так хоть квартира останется. Квартира предусмотрительно была записана на мать.

– Ну да… – кивнул Хоркин. – Пока не все заехали. Там и продано-то квартир двадцать на весь дом. Ремонтируют – то сверлят, то в стенки стучат. Как на стройке живу. Но диван есть.

Оба заржали и хлопнули друг друга по рукам, так, как хлопают в американских фильмах: Хоркин подставил ладонь, а Протопопов шлепнул по ней сверху.

– Ну ладно, как она позвонит, я тебя извещу… – сказал, наконец, Протопопов.

Хоркин кивнул и вышел.

Протопоповское интервью Наташа начала переписывать на другой день. Диктофон записал все – и то, как Протопопов похохатывал, как он играл голосом, подпуская воркующих интонаций, как позвякивали рюмочки с коньяком. Наташу трясло, когда она слушала это, она глядела в монитор и не видела там ничего. Сидевший напротив Бесчетнов с удивлением смотрел на нее: лицо белое, остановившиеся глаза.

– Наташ! Наташа! – позвал он. Она не слышала. Он потянул за проводок и из уха у нее вывалился один наушник. – Наташа!

Она вскинула на него глаза, показавшиеся ему больными. Как раз был тот момент записи, когда Протопопов рассказывал, откуда у него был шрам. «Ветераны Афганистана, мать их… Крепкие были, сволочи…» – эти слова Хоркина звенели у нее в голове.

– Увлеклась, что ли? – удивленно спросил Бесчетнов.

– Да, интересно рассказывает… – проговорила Наташа побелевшими губами.

– Дашь почитать? – спросил Бесчетнов. Это была такая редакционная шутка – Наташа все равно сдала бы ему материал первому, как заведующему отделом.

– Дам… – усмехнулась она. Она переписала только то, что относилось к делу. После этого выключила диктофон. Теперь оставался только текст, без голосов, без тех звуков, которые создавали атмосферу протопоповского кабинета. Так было легче. Она машинально, на автопилоте, расставляла свои вопросы и его ответы, закругляла его фразы, чтобы они были звучнее, расставляла слова так, чтобы текст делался интереснее и мощнее. История Раевского была ударной – ее Наташа поставила ближе к концу. «А ведь вроде и не дурак… – думала Наташа о Протопопове. – Но почему же не человек? Почему он тогда, десять лет назад, не остановился сам и не остановил других? В волчьей стае они воспитывались что ли?»..

Она иногда, вечерами, думала – что же это за люди были, те, которые убили ее отца? Говорили ли им мамы и папы добрые слова? Неужто учили – убей, загрызи? Да нет же, все на одних сказках воспитывались. Но тогда что делает человека зверем, да и делает ли – может, он таким рождается? «Вот мы с Русланом рождены от одних и тех же людей, и воспитывали нас одинаково, а вышли мы вон какие разные…» – думала Наташа. Брат очень опустился со времени смерти матери. Уже нельзя было сказать, что он пропадает из дома – он в общем-то дома почти и не бывал. А когда Наташа, придя, заставала его, то обычно – пьяным и спящим. Просыпался он в несусветную рань, гремел холодильником, потом – обувью в прихожей, и уходил, вычистив из карманов наташиного пальто мелочь – бумажек Наташа, поняв, что Руслан шарит у нее по карманам, не оставляла. Она вдруг подумала, что Руслан сейчас очень похож на Крейца – такое же лицо по утрам, и такое же выражение счастья, когда выпивка в руке. В те нечастые моменты, когда Руслан был в сознании, он заговаривал о необходимости продать квартиру и грозил, если она упрется, продать свою часть – приватизирована квартира была на троих. Наташа не очень понимала, как это будет выглядеть, как их квартира, где еще осталось много сделанного отцом – полки, лампы, шкафчики на кухне – станет коммуналкой? Однако объяснить что-либо Руслану было невозможно или почти невозможно. За месяц он стал почти животным. И за это тоже должен был кто-то ответить.

Через два дня она позвонила Протопопову. Он опять ворковал, говорил, что время для вычитки будет у него только ближе к концу рабочего дня.

– Прочитаем текст, заверим, а потом отметим – не каждый все же день со мной делают интервью! – говорил Протопопов. – Вы же не возражаете, если с нами будет Хоркин?

– Да нет, он даже нужен, – ответила Наташа, вписавшая в интервью и Хоркина. – Но давайте я все же днем подъеду, часа в три.

Протопопов, услышав это, подумал: «Да и ладно, как раз пятница, пораньше с работы свалим», и ответил:

– Хорошо, ждем…

В глубине души Наташа понимала, что у Протопопова большие планы на завтрашний вечер. «Бедолага, он даже не знает, насколько наши планы совпадают… – со странным удовольствием подумала Наташа. – Думает, поди, что он неотразим – вот и журналистка сама упала на грудь. Подожди, подожди»… Наташа – не маленькая – понимала, какого продолжения вечера ждет от нее Протопопов. «Да еще ведь и Хоркин будет… – подумала она. – Отказаться? А как я их потом вдвоем в одном месте соберу? Что же мне потом, с пистолетом за ними по городу гоняться?». Она вспомнила, что эти же слова говорил ей Кутузов и усмехнулась. «Да ладно, ну и трахнусь, не убудет от меня… – подумала она, сама удивляясь и даже ужасаясь этим мыслям. – Даже интересно будет. Я-то знаю, чем это для них кончится, а они – нет»…

Она решила взять пистолет с собой. Риск был – вдруг да вывалится из сумочки – но не ножом же их резать. «Да и не зарежешь таких кабанов…» – подумала Наташа. Тут она вспомнила, что совсем недавно не давала Бесчетнову задавить выползшего на середину кабинета таракана. «Не троньте таракашку!» – заявила она тогда, поймала его и даже гладила по спине, от чего офонарели не только Бесчетнов и Петрушкин, но, кажется, и сам таракан. «Ну так таракан-то никому ничего плохого не сделал»… – сказала она себе. Она понимала, что за этот месяц с небольшим стала совсем другим человеком, может, не вся, но какая-то часть ее. Она удивлялась сама себе – как она может это? Как она смогла выстрелить Карташову в лоб, как она напоила Крейца метиловым спиртом, а потом смотрела, как он умирает, как она толкнула Уткину под автобус, а потом еще пыталась ей что-то объяснить?! «Это не я…» – уже в который раз сказала она себе. Это и правда была не она, это был какой-то зверь в ней, и то, что он есть в ней, пугало, но одновременно и радовало ее. Только бы ее саму не загрыз этот зверь.