Алексей Варламов - Здравствуй, князь!

– Отчего же, – произнес мужчина, и какое-то странное выражение промелькнуло на его лице, – одно имя я вам назову. Это ваш отец – Артем Михайлович Смородин.

Великим постом Барятин и Саввушка ходили в Илью ко всенощной. Вечера были сырыми и теплыми, они шли медленно и присаживались по дороге на лавочках в пустых дворах Остожья. Старик был совсем слаб, но на службу ходил часто и отстаивал ее всю от начала до конца. У Саввы уже через полчаса начинало ломить спину и гудели ноги, мысли витали, и, когда он жаловался Барятину на то, что не может сосредоточиться, граф лишь слабо улыбался:

– Ничего, это к вам придет.

Он говорил теперь мало и редко, и Саввушка не решался завести с ним разговор о том, что занимало его мысли все это время.

Иногда глядя на притихшую, уже совсем отчаявшуюся Ольгу, которую, казалось, не обрадовало, а только огорчило известие о его аспирантуре, делающее ее положение еще более неопределенным, он думал о том, что надо принять это предложение, остаться в их доме, жить тут, копаясь до скончания века в рукописях, а если действительно когда-нибудь все это станет никому не нужным – Бог с ним, с метлой он всегда заработает на хлеб. Потом он начинал думать об отце. Он не испытывал теперь к нему того неприятия, о котором некогда говорил на Воробьевых горах, он был даже склонен к нему прийти, потому что – ну что же? – отцов не выбирают. И уж во всяком случае не ему судить этого человека. Саввушке нужно было, однако, на все это барятинское благословение, но поговорить со стариком он так и не успел: в апреле у графа случился инфаркт, и его увезли в больницу.

Он лежал в реанимации, врачи ничего утешительного не говорили и, когда Савва приставал к ним с расспросами, раздраженно отмахивались:

– Ему восемьдесят два года, понимаете, восемьдесят два. Скажите спасибо, что его вообще взяли.

Савва что-то бормотал про Академию наук, что можно было бы достать лекарств, у него есть такая возможность, но ему внятно объяснили, что никакие лекарства здесь уже не помогут. Он сидел часами возле неподвижного старика, читая «Братьев Карамазовых», и в эти бессонные долгие ночи, в забитой больными палате, где негде было даже прилечь, он вдруг с какой-то отчетливостью понял, что его отец – вот этот человек, и никогда не был и не будет ему отцом Артем Михайлович Смородин, декан их факультета. Это было нечто от Саввушки не зависящее, через что он не мог переступить.

Иногда Барятин приходил в себя, силился что-то сказать, но у него ничего не получалось, он только слабо улыбался, шевелил рукой, и Саввушка вдруг догадался, что старик пытается его перекрестить.

В конце месяца ему стало совсем плохо. Саввушка побежал в Илью за священником. Когда они пришли, старик был уже в беспамятстве. Священник совершил глухую исповедь, и назавтра Барятина не стало. Это случилось в четверг на Страстной неделе, когда повсюду в ни о чем не подозревающей стране шли первомайские демонстрации, а несколько дней тому назад за тысячу километров от Москвы произошло событие, которому поначалу никакого значения не придали, но от которого, как оказалось позднее, начался отсчет катастрофы.

Барятина отпевали уже на Светлой. В храме были открыты алтарные врата, священники, одетые в красные ризы, хор, певший одновременно «Вечную память» и «Христос воскресе», свет, свечи, после сумрачного и строгого убранства поста – все это совсем не вязалось со смертью.

Заботу о похоронах взяли на себя люди, которых Савва совсем не знал. Они же заказали автобус, договорились о кладбище и организовали поминки. За эти дни Савва так измучился, что ему хотелось побыть одному. Он стоял в сторонке, молился, не чувствуя теперь ни дрожи в ногах, ни рассеянности в мыслях. Когда вышли из церкви, к процессии присоединились еще какие-то люди и поехали на кладбище за окраину Москвы.

Все было как в тумане. Он не запомнил ничьих лиц, ни речей, все слова проходили мимо него, а на душу вдруг снова навалилась тоска, и то чувство, что, словно сжалившись над ним, коснулось его в храме, исчезло. Вид огромного, безликого, без единого деревца кладбища, стандартные надгробия и перекошенные цоколи, тянувшиеся на много километров и плотно прижатые друг к другу, – все это наводило на сердце такое безумное уныние, что хотелось выть, на это кладбище глядя.

Гроб опустили в землю, рядом копавшие могилы мужики толковали о том, что надо пить не водку теперь, а красное вино, поскольку оно лучше предохраняет от радиации щитовидку. И вид этого ужасного кладбища стал точно последней каплей, отвратившей Саввушку от города, который он когда-то мечтал победить.

Люди стали возвращаться к автобусу. Только теперь Савва разглядел среди них несколько знакомых лиц: барятинских учеников, алкашей из дома на Кропоткинской, декана и рядом с ним знакомого мужчину.

Выбрав минуту, он подошел к нему.

Лицо инженера было печально, похоже, он не спал ночь, и его глаза сделались опухшими и красными, утратив свой чудный васильковый цвет.

– Ну, как ты? – спросил он, закурив.

– Я хочу сказать вам, – произнес Савва с усилием, – что не смогу принять вашего предложения.

Некоторое время инженер молчал, а потом его лицо исказила гримаса и без того воспаленные глаза стали еще темнее.

– Что? – спросил он жестко. – Брезгуешь? Аристократом себя почувствовал, князем? Как этот? Мало тебе морду били – так подожди, набьют еще.

Он развернулся и пошел к машине, а к Саввушке подбежала Ольга и схватила его за руку.

– Что ты ему сказал? Что?

Савва посмотрел на нее с недоумением, а потом понимание и горечь промелькнули в его глазах.

– Зря ты, Ольга. Не надо нам от них ничего. В конце концов, и Пушкин, и Достоевский есть в любой районной библиотеке. А дети лучше чтобы росли не здесь.

Месяц спустя Савва защитил диплом, но его представление в аспирантуру из ректората вернули. На факультете были удивлены: поддержанная могущественным деканом кандидатура казалась бесспорной. Но эта новость быстро померкла на фоне ошеломительного известия об уходе самого Артема Михайловича. Говорили, впрочем, что два этих события между собой связаны. Будто бы Смородин сам ездил в министерство, криком кричал и был вне себя, а ему в ответ едко заметили, что всем давно известно о его личном пристрастии к этому студенту и о причинах этого пристрастия и что ему никто не позволит устраивать семейные дела, в то время как вся страна решительно встала на путь обновления и борьбы с протекционизмом. Говорили даже, что кто-то видел, как Артем Михайлович отыскал этого злосчастного Савву в коридоре, в чем-то пытался его убедить, и лицо у него было просящее и виноватое как у школьника, а Савва глядел в сторону и молчал.