Михаил Кириллов - Врач парашютно-десантного полка (г.Рязань, 1956–1962 годы)

Несмотря на успехи, частенько посещало чувство неудовлетворенности в связи с неизбежным однообразием в работе. Попытался устроиться в системе ВВС в Москве (ездил туда с моим одноклассником Борей Рабиновичем), но предложили мне кадровики должность врача-парашютиста в спасательной группе без обеспечения жильем. Меня это, конечно, не устроило.

В это время младший брат Володя успешно учился в Рязанском радиотехническом институте. Он познакомился, а позже женился на Валентине Александровне Царевой, родившей ему двух сыновей и пятерых дочерей. Моя жена Люся успешно работала в Краеведческом музее. В 1957-ом году мы с ней съездили в Белоруссию, в санаторий Лепель. Побывали в Брестской крепости. 1961-м году отдыхали на турбазе в Кисловодске, посетили лермонтовские места и Домбай.

В 1961 г., накопив кое-какой опыт научной работы в медпункте полка, я поехал в Ленинград сдавать экзамены в адьюнктуру Военно-медицинской академии им. С.М.Кирова.

Полк, где я служил, стоял на самой окраине Рязани. Мимо на юг бежали железнодорожные составы, напоминая стуком своих колес о заброшенности нашего существования. В полку я работал увлеченно и честно, но чувство профессиональной невостребованности с годами росло, и я упорно готовился к учебе.

Экзамены проходили в клубе академии. Иностранный я сдал на «отлично», философию – тоже. А экзамен по терапии пришелся на 12 апреля. Экзамен этот решал мою судьбу. В комиссии среди профессоров выделялся самый пожилой – генерал – лейтенант м/с главный терапевт Советской Армии Герой Социалистического Труда академик Н.С. Молчанов. Ему приносили какие-то бумаги, он их просматривал и подписывал, выражая недовольство. Он был чем-то взволнован, часто взъерошивал свои полуседые волосы, лицо его было красным, словно ему было жарко. Я тогда мало знал его.

Я вытащил, как мне казалось, хороший билет: клиника инфаркта миокарда, лечение желчнокаменной болезни минеральными водами и др. Подготовившись, смело сел отвечать. Слушали молча и доброжелательно. Но когда я сказал, что при инфаркте миокарда больной мечется от боли, Молчанов громко воскликнул: «Что за чушь! Никогда не видел, чтобы больной инфарктом миокарда бегал по комнате!» В воцарившейся тишине я дерзко возразил: «Товарищ генерал! Метаться – не значит бегать по комнате! Больной мечется по постели». В запальчивости я не отдавал себе отчета, что на моем экзамене после его замечания уже можно было ставить крест.

Я продолжил ответ с не меньшим энтузиазмом. Когда же я, чуть погодя, сказал, что на электрокардиограмме при инфаркте миокарда наблюдается подъем интервала ST в виде купола, Молчанов вновь громко воскликнул: «Что за чушь! Купол, купол! Откуда Вы это взяли?» И вновь в зале разлилась тишина, и вновь я, повернувшись в его сторону, четко отпарировал: «Товарищ генерал! Пусть будет не купол, а дуга, выпуклость, как Вам будет угодно». А сам подумал: «Действительно, почему именно купол? Чертов мой парашютизм!» Это была недопустимая дерзость. Но было уже поздно что-либо исправлять, к тому же Молчанов был явно не в духе. Наконец, когда я стал рассказывать о лечебных водах Кавказа, успев назвать славяновскую и смирновскую, он вновь прервал меня, громко упрекнув, что я не сказал о баталинской воде. Мне и здесь пришлось возразить, так как я просто не успел о ней рассказать.

Все это время я держался хорошо и как-то даже не сознавал, что получил, по меньшей мере, три смертельных поражения. Конечно, я не прошел по баллу. Тройка! Обидно мне было и горько, но академия слезам не верит. Предстояло возвращаться в Рязань, в полк, под парашют.

Вышел я из клуба. Было где-то около часу дня. Над головой ярко светило солнце, переливаясь, сверкала Нева, небо было голубое и высокое. Было по-летнему жарко. Все это так не гармонировало с моим мрачным настроением, что, перейдя мост Свободы через Большую Невку, я выбрался на тихую улочку Петроградской стороны, параллельную ул. Куйбышева. Здесь было прохладно, малолюдно и никто не мешал мне горевать…

Впереди, метрах в десяти от меня тяжело передвигался уродливый горбун, 25-30-ти лет. Тело его было согнуто так, что было расположено параллельно асфальту улицы, а короткие ноги с трудом позволяли ему преодолевать бордюр тротуара. Он опирался на короткую палку и, останавливаясь, отдыхал на ней, подставляя ее себе под грудь. Шел он медленно, тяжело дыша, и напоминал большую черепаху.

Приблизившись к нему вплотную, я остановился, так ужаснула меня его беспомощность. Что мои сегодняшние огорчения по сравнению с ним! Я шел, а он полз. Неудачи были, есть и будут, но все еще можно наверстать. А вот этому бедняге, моему сверстнику, легче не будет никогда. Сколько же стойкости нужно ему, чтобы просто передвигать свое тело!

Я поднял голову, увидел небо над темной улицей и быстро пошел в сторону Петропавловской крепости. Пройдя с сотню шагов, я оглянулся, так как мне подумалось – а был ли горбун? Да, тот медленно брел по улице…

Простор Невы, панорама Стрелки Васильевского острова, море солнца – все это обрушилось на меня, так что я не сразу и заметил, что рядом со мной масса людей. Оживленная, радостная, толпа все прибывала, Почему-то все устремлялись через Кировский мост к Марсову полю. Трамваи не ходили. Люди кричали: «Гагарин, Гагарин!». Наконец, я понял, что в космос запустили корабль и на его борту наш, советский, летчик – Юрий Гагарин. Люди вокруг меня пели, обнимались, ждали новых сообщений, переживали, как закончится полет. Соучастие в свершившемся, прекрасном и уникальном, событии планетарного значения воспринималось как личное счастье.

Но где-то в душе затаилась боль. Я представил себе, как в это же время медленно, как краб, по тротуару передвигается горбун, как ему трудно поднять голову, чтобы увидеть небо и людей, сошедших с ума от радости. Возможно, он прижимается к водосточной трубе, чтобы его ненароком не сшибли, но и в его душе светится радость от услышанного и заставляет забыть о себе…

Таким был этот день – 12 апреля 1961 года – для меня и для многих людей на Земле.

Вскоре я возвратился в Рязань, в полк, влился в работу и сделал тем летом 14 прыжков с парашютом. Жизнь вошла в привычное русло. И также уныло стучали колеса поездов за окнами медпункта…

Осенью 1961 года я получил первую в моей жизни собственную однокомнатную квартиру в центре Рязани. Через двор располагалась квартира родителей. Можно было жить.

Я попытался поступить в заочную аспирантуру по терапии в Рязанский медицинский институт. Беседовал тогда со мной доцент Н.А.Ардаматский (позже мы с ним заведовали кафедрами в Саратове). А тогда он отказал мне, справедливо заметив, что с военным человеком в гражданском Вузе возникнут сложности.