Наталия Соколовская - Литературная рабыня: будни и праздники

А когда все же, спустя лет восемь, я ловлю его и, отдышавшись, смотрю назад, то не вижу ничего, кроме скучной, ничем не выдающейся, заурядной траектории этого пробега. И прихожу в отчаяние.

– Перестань, – утешают меня подруги № 1, уже давно и прочно обосновавшиеся в моей жизни, настолько прочно, что кажется, будто они были всегда. – Перестань. Что значит «бессмыслица»? У тебя же ребенок, и все сейчас подчинено ему. Смотри, он уже в школу пошел. Дальше будет легче.

И они, из самых лучших побуждений, внушают мне по очереди:

– Подумай о своей личной жизни, пока не поздно.

Не знают они, что ли, что – поздно. Нет у меня в этой личной жизни свободного места, как ни крути. Места нет. И жизни тоже нет. Все те годы, что я бежала за своим выскользнувшим из рук мячиком, я планомерно разрушала то, что еще, наверное, можно было построить. Или – нельзя. Кто теперь даст ответ на этот вопрос…

Тогда, через три месяца после рождения Ванечки, Ираклий развелся. Казалось бы, ничто не мешало нам быть окончательно вместе. В один из своих очередных таких кратковременных прилетов он говорит, что заберет нас с собой.

– Нет, – говорю я. – Сидеть дома, без работы, ждать тебя с очередной войнушки, на стену лезть от мысли, что тебя однажды там подстрелят или покалечат на каком-нибудь очередном митинге очередной оппозиции? Это я могу делать и здесь. И потом: школы почти не работают, все пошло вразнос… Надо подумать о будущем.

И еще что-то в том же духе… Я говорю долго и путано, и, наверное, все не о том. Потому что не знаю, не знаю, какое решение будет правильным…

Первые два года Ираклий прилетает часто. И сам по себе, и вырвавшись из Москвы, где освещает какие-нибудь очередные политические посиделки, которые ничего, кроме все большего и большего разлада, не приносят.

Ираклий сидит, поставив локти на стол, и двумя руками ерошит волосы. Он пьет пятый по счету стакан красного вина, поднимает время от времени голову и, обращаясь к кому-то за кадром, спрашивает:

– Нет, ну кто эти люди? Скажите мне, кто их мама, папа? Кто их учил и воспитывал? Кто их в политику пустил, наконец? Слушай, их ведь лечить надо.

Я в оппоненты по этому вопросу не гожусь, потому что согласна заранее со всем, что скажет Ираклий. И только добавляю:

– Точно. Лечить. И я даже знаю, у какого доктора. Был один такой. Дядюшка Фрейд. Знаешь? Вот всех этих ребят к нему бы на кушетку. Одних лечить от комплекса маленькой, но гордой горной птички, которая никак не может вырваться из тени крыл большого державного орла, а других от комплекса большого, но неудачливого в любовных делах старшего брата…

Мы хохочем, пьем вино, которое проникает прямо в кровь, и думаем, как здорово мы этих врагов всего живого приложили. Хотя по результатам получается, что – они нас.

…И опять эти душераздирающие расставанья, и слезы, и слова, что ненадолго…

Я прошу, чтобы Ираклий оставил свою куртку. Пусть висит в прихожей, будто он где-то здесь. А его-мой любимый летный несносимый свитер я еще в прошлый приезд заныкала.

Прощаясь, он твердит, что в следующий раз уедет только с нами. Я молчу. Да и сам Ираклий каждый раз верит в это все меньше и меньше. И однажды он говорит мне, точно с укором:

– Это ведь и твоя Страна…

Он даже не знает, насколько прав. И не просто Страна… Почти что Земля Обетованная. И я ничему не могу позволить разрушить этот образ. Иначе где я буду брать силы для жизни? Где я тогда вообще буду жить?..

…Ванечка ходит в садик. Я работаю в издательстве. Годы идут. Ираклий работает на войне, которая никак не прекращается то в одной, то в другой точке, а то сразу в нескольких. Когда смотришь на это дело со стороны, удивляешься изощренности кукловодов. Я понимаю, как тяжело ему разрываться между условно мирным существованьем, где я и сын, и определенно не мирным существованьем там, где его основная, как ни крути, жизнь. А главное, я и сама уже не понимаю, на каком свете живу.

И тогда я придумываю гнусную провокацию с Томилиным.

Томилин – поэт. А кем еще может быть человек с подобной фамилией? Его, в качестве приработка, подсуропила мне Наташка еще в то время, когда я сидела дома с Ванечкой и редко наведывалась в издательство.

– Ты посмотри на его опусы, он там переводит что-то нечеловеческое. – Наташка имела в виду расцветший пышным цветом жанр фэнтези: действие в этих книжках происходит не совсем на Земле и герои, соответственно, не совсем люди. – Твоего английского вполне хватит. У этих шедевров анатомия комиксов. Главное, чтобы языковых ляпов в переводах не было, ну и по смыслу там…

Наташка, как всегда, знала, о чем говорила. Переводная литература в те годы валом шла. А где взять столько профессиональных переводчиков, чтобы удовлетворить растущий потребительский спрос? Поэтому за дело брались все кому не лень. А иногда и кому лень. Особенно в этом отличилась еще в начале девяностых Прибалтика.

Поскольку братья-прибалты географически оказались ближе к цивилизации, то и модные тенденции они подхватили раньше. Правда, понятие об авторском праве и у них тогда еще не входило в представления о европейских ценностях… Так вот, переведенные местными умельцами романы из серии «Шедевры мирового кино» на долгое время стали сильнейшим лингвистическим шоком в моей жизни…

Впрочем, надо признать, что с переводной литературой у нас исторически все складывалось странно. Взять хотя бы Маркса…

Как-то подруга Маня рассказала историю, действующим лицом которой сама невольно оказалась.

Ее приятельница защищала докторскую по экономике. Дело было уже в перестроечные, но еще коммунистические времена. Дама обратилась к Манечке с просьбой перевести цитаты из Маркса, которые она обильно использовала в своем тексте. Наверное, она решила, что такая работа с первоисточником будет по достоинству оценена оппонентами. Манечка согласилась.

Никаких подвохов от классика девушки не ждали. А через неделю разразился страшный скандал. Оказалось, что канонический, десятилетиями воспроизводившийся перевод «Капитала» в некоторых существенных деталях отличается от Манечкиного. А уж в точности Манечкиного перевода сомневаться не приходилось.

Теперь, по крайней мере, стало понятно, почему нашу страну так трясло последние сто лет. И вообще, с «Капиталом» мы явно побежали впереди паровоза, первыми в мире осуществив перевод роковой книги.

Так однажды судьба всей шестой части суши оказалась в руках переводчиков…

И вот Наташка, чтобы случайно не усугубить положения дел на отдельно взятом участке новейшей истории (ведь кто даст гарантии, что плохо переведенное фэнтези, воспринятое фанатами как руководство к действию, не повлияет на судьбу человечества тем же роковым образом, что и Марксова книга), а заодно чтобы поправить мое хронически плохое материальное положение, – и отправила ко мне Томилина.