Наталия Соколовская - Литературная рабыня: будни и праздники

Квартира у Толика была красивая, трехкомнатная. Много дорогой мебели и аппаратуры. Толик указал Кате на огромную, половину спальни занимавшую тахту и включил видео. Сначала Катя увидела себя с одним из тех, первых, иностранцев. Но изображение было неважным, снимали как будто из одной точки. Наверно, из той, малюсенькой красненькой, которую Катя случайно обнаружила над дверью, возле косяка. А потом Катя увидела себя, Ларису и Сашка…

– Вопросы будут? – поинтересовался Толик и облизнул губы.

Прижав кулачки к горящим щекам, Катя тупо смотрела на экран. Толик сел рядом. Положил ей руку на плечо.

– А у тебя неплохо получается, детка, – сказал он и легко опрокинул ее на тахту.

Через неделю опять пришли Толик и Сашок. Стоял теплый осенний полдень. Балконная дверь была открыта. Они сидели за низеньким столиком и пили. Толик жаловался, что солнце бьет прямо в комнату, а снимать при таком освещении плохо. Лариса встала, чтобы задернуть штору. Потом Катя увидела остекленевшие глаза Толика, который сидел лицом к балкону. А потом услышала страшный крик, раздавшийся внизу, во дворе…

Машина Толика стояла у подъезда, с другой стороны дома. Через несколько минут они уже мчались в сторону центра.

Катя сидела в маленьком нижнем баре гостиницы «Октябрьская». Она решила, что завтра сбежит. Ее мечты давно рухнули. Закончить жизнь, как Лариса, она не хотела. Пусть уж лучше нищета и Саратов. Она сбежит без паспорта. Скажет в милиции, что потеряла. В Саратове Вячеслав Егорович ее не найдет. Даже с его возможностями. А паспорт? Он же у них, и в нем штамп о саратовской прописке! Слезы безостановочно катились по Катиному лицу.

Она сидела, глядя в чашечку с кофе. Кофе было черным и горьким, как ее теперешняя жизнь.

– Наверно, вы нуждаетесь в помощи?

Мужчина говорил на плохом английском, но как-то знакомо интонируя речь. Катя отрицательно мотнула головой. Общаться ей ни с кем не хотелось.

– У прекрасной сеньориты проблемы?

Катя вздрогнула, сразу все поняв про его интонации:

– Тенго ун диа компликадо, но мас [1],– вырвалось у нее почти машинально, и она посмотрела на незнакомца снизу вверх своими прозрачно-голубыми, с темным ободком вокруг радужки глазами.

…– Он сразу же влюбился в меня. С первого взгляда. А я всего лишь забежала выпить кофе после парикмахерской. И вообще, я очень спешила. К портнихе. Или к своей косметичке. Сейчас уже точно не помню. Вы же знаете, модель должна следить за внешностью… Представляете, он ходил за мной, как теленок. Это было так мило. И уже через три дня мы подали заявление в загс.

– Не желает ли сеньорита немного вина?

– Нет-нет, благодарю вас. – И Катя еще раз посмотрела на мужчину снизу вверх прозрачно-голубыми глазами.

Она и не подозревала, что ее отказ явился для незнакомца своеобразным вызовом и что, сама того не ведая, она включила механизм игры: ты говоришь «нет», значит, я добьюсь, чтобы ты сказала «да». А Катины прозрачно-голубые глаза стали залогом того, что игра эта будет доведена до конца. И даже приведет к последствиям, на которые ни сам мужчина, ни Катя в тот момент еще и не рассчитывали.

– Могу ли я присесть?

Катя неопределенно качнула головой. У мужчины были черные вьющиеся волосы, карие глаза, добрые и наивные, и широкий нос. И он действительно был немного похож на теленка.

Катя помешивала ложечкой в чашке, и ее длинные опущенные ресницы дрожали. «Как мне повезло, – думала Катя. – Как мне повезло, что я знаю испанский… Как хорошо, что здесь оказался настоящий испанец…»

Но тридцатипятилетний сотрудник барселонского торгового представительства, занимавшегося поставками оливкового масла в Россию, не был испанцем. Мигель Гарсия-и-Санчес был латиноамериканцем.

В семьдесят шестом году его семья – мать, отец, бабка и он – бежали в Испанию из Аргентины сразу после военного переворота. Основной причиной побега явилась тетушка Хулия, бабка Мигеля.

Дело в том, что тетушка Хулия имела некоторые идеалы, никак не совпадающие с идеалами вдруг нагрянувшей власти: она была настроена прокоммунистически. В юности тетушка Хулия читала Маркса. На ткацкой фабрике, где тетушка Хулия начинала свой трудовой путь, она числилась в профсоюзных лидерах. В зрелые годы ее кумиром стал Че Гевара. Казалось, она любила команданте Че больше мужа, дочери, а потом и внука, вместе взятых…

Свои политические пристрастия тетушка Хулия всегда выражала вслух. В первый же час переворота, когда почти весь Буэнос-Айрес охватило тревожное ожидание, она, сидя в плетеном кресле возле небольшого галантерейного магазинчика, оставшегося ей от мужа, громко сказала, обращая на себя внимание прохожих:

– Ай, ке каборн! [2]Подлец этот Хорхе Видела, а не генерал! Как хорошо, что мой драгоценный Пабло не дожил до этого черного дня!

И семья поняла, что пора сматывать удочки.

– Если бы вы знали, что он мне говорил! Я никогда не слышала от мужчины таких слов! Я даже не представляла себе, что мужчины знают такие слова! «Твои глаза сверкают, как драгоценные алмазы!»; «Твои волосы – чистое золото!»; «От твоей улыбки я теряю рассудок!»; «Ты – дар небес! Ты ангел, ниспосланный мне Богом!»; «Каталина, я хочу вырвать из своей груди сердце и отдать тебе!»… Разве может женщина устоять перед таким напором!

Мы подали заявление, но ждать пришлось целых три месяца. В агентстве так расстроились, узнав, что я выхожу замуж и уезжаю в Барселону!

Бедняжка Катя тогда еще ничего не знала про специфику национального темперамента Мигеля Гарсия-и-Санчеса. Любая белокожая, а тем более голубоглазая женщина была тем призом, ради которого самый превосходный эпитет в самой превосходной степени не кажется мужчине его племени избыточным.

Эти слова ежеминутно слышат тысячи светлоглазых белокожих блондинок и не блондинок во всех испаноязычных странах, не замечая при этом, как местные смуглые сеньориты и сеньоры понимающе и насмешливо опускают глаза. Но главное, что эти слова каждый раз произносятся мужчинами от самого что ни на есть чистого сердца.

Действительно поразительным в этой истории было то, что, упомянув о «золотых волосах», Мигель Гарсия-и-Санчес прозрел в шатенке Кате – блондинку!

В тот вечер перед совсем отчаявшейся Катей внезапно замаячили неясные и, возможно, светлые перспективы.

Они сидели в гостиничном баре, и Катя рассказывала Мигелю о своей жизни. О своей замечательной дружной семье, которая живет «в русской провинции, в небольшом городе, затерявшемся в бескрайних степных просторах», о своей жажде знаний, которая закинула ее в этот далекий северный город, о том, как ее «обманом затащили в модельный бизнес» и как теперь «жестокие мужчины, которые и понятия не имеют о правах человека», сделали из нее чуть ли не рабыню.