Сергей Григорьев - Александр Суворов

Можно сколько угодно гадать о том, как развернулись бы события у Нови, если бы французы решились выйти на равнину. План Жубера и Моро в точности неизвестен. Ясно одно: Суворов верно угадывал, что цель удара французов – Тортона. И если бы Жубер отважился предпринять движение на Тортону левым берегом Скривии, то, потеснив слабый левый фланг Суворова (Меласа), французы попали между двух огней, в мышеловку. Отсюда видно, что позиции, занятые Суворовым, одинаково годились и для боя на равнине, и для атаки горных позиций.

Моро и Жубер верно оценили обстановку. Их решение остаться на своей почти неприступной позиции тоже можно считать «натуральным» или, вернее, обусловленным жестокой необходимостью.

У Суворова остался выбор: или предпринять атаку всем фронтом, или, как при Треббии, нанести первый удар по левому флангу французов. Суворов, естественно, избрал второе решение: Край со своими войсками должен был первым на рассвете 4 августа атаковать левый фланг французов.

Силы противников в предстоящей битве можно оценивать как равные. Суворов мог из своих 60 тысяч по условиям места и времени ввести в бой около 40 тысяч. Также и Жубер. Ему, обороняясь, приходилось ввести в дело все силы – тоже около 40 тысяч человек.

Когда-то Суворов говорил, что на такой штурм, как штурм Измаила, можно решиться только раз в жизни. А 4 августа 1799 года он штурмовал естественную крепость, более сильную, чем Измаил, защищаемую храброй, воодушевленной армией, более сплоченной и лучше устроенной, чем гарнизон Измаила, с молодым, пылким, решительным главнокомандующим, учеником Бонапарта. А в центре позиции Жубера был городок Нови, окруженный средневековой прочной каменной стеной, сам по себе крепость, центральная цитадель.

Суворов не мог и не хотел уклониться от боя. Победа над последними силами французов в Италии была необходима: она открывала дорогу русским войскам на Ривьеру и оттуда во Францию.

В распоряжении Суворова времени было в обрез, примерно 14 часов, так как на широте Нови в начале августа солнце встает около пяти часов утра и садится в семь часов вечера, а сумерки на юге и в горах коротки. Одинаково невозможно атаковать противника в горах ночью, до рассвета, и преследовать разбитого неприятеля в темноте, после заката солнца.

Край получил приказание поднять войска, чуть забрезжит рассвет.

Все распоряжения Суворов сделал накануне и, как всегда, лег в постель, лишь только смерклось. «Хорошо!» – успел промолвить он и заснул. Около полуночи Суворов проснулся и предался размышлениям. Взвешивая свои силы и силы Жубера, воображая и прикидывая расстановку его и своих войск, Суворов рассчитывал марши, соображая расстояния, и пришел к заключению, что 14 светлых часов ему хватит для боя. Решив так, он снова погрузился в сон.

Еще задолго до восхода солнца на левом фланге французов бухнула пушка. Это означало, что Край пошел в атаку.

При первом пушечном ударе Александр Васильевич вскочил и выбежал во двор, где денщики приготовились к утреннему его обливанию. Крепкий и очень сладкий чай взбодрил его. Он оделся и вышел во двор, где казак верхом на коне держал оседланную для полководца лошадь.

Суворов, не дожидаясь генерала Цаха с его ординарцами, выехал на дорогу, идущую в горы, чуть левее Нови. Он взял с собой старого солдата Никифора, своего соратника и оруженосца. Никифор ехал с французским ружьем на плече, держа палаш Суворова и легкий старенький суконный плащ, когда-то синий, а теперь выгоревший на солнце. Солдаты прозвали этот давно им знакомый плащ «родительским»: по преданию, его подарил сыну Василий Иванович со своего плеча, когда Александра Васильевича произвели в первый офицерский чин.

Дорога вывела по сенокосу на гребень увала, к маленькой часовенке с мраморным изваянием в нише. Несколько потрепанных горным ветром деревьев осеняли часовню; в полдень, видимо, здесь было тенисто. Стояли, прислоненные к часовне, два заступа, оставленные виноградарями. Где-то вблизи журчал, выбегая из земли, ручеек. Суворов остановился. Румяное солнце вышло слева из-за гор. Дорога дальше шла по косогору на высоты перед Нови. На пламенно-желтых под утренним солнцем откосах и над обрывами гор зелень казалась черной. Среди зелени в горах глаз едва различал подвижные пятна – это перемещались отряды французов. Зато справа, на плато предгорья, черные массы союзных войск выступали вполне четко. Порой оттуда ярко поблескивала медь орудий.

Войска Края, двигаясь к высотам, шли сначала густыми колоннами, потом растекались в стороны, оставляя за собой багровое облако пыли. На правом русском фланге сражение было уже в разгаре: шла непрерывная трескотня ружейной перестрелки, изредка бухали пушки. Скоро там все заволокло пылью и дымом.

Суворов сел за часовенкой на камень. Никифор стал рядом с ним, опираясь на ружье. Казак стреножил коней и пустил их на траву. Суворов задремал, но Никифор, глядя из-под руки на дорогу, доложил:

– Едет его превосходительство генерал Цах с ординарцами.

Суворов посмотрел туда и усмехнулся: целая кавалькада ординарцев! Грузный Цах скакал впереди, плюхая в седле, – он был плохой наездник.

Подъехав, Цах спешился и подошел к Суворову, сияя взглядом и только что выбритыми свежими пухлыми щеками.

– Я очень рад. Наконец я отыскал вас, господин фельдмаршал! – сказал Цах, приветствуя Суворова.

– А зачем я вам нужен, мой милый Цах?

Генерал не удивился этому невероятному в начале серьезного сражения вопросу. Цаху приходилось привыкать к странностям фельдмаршала. Перебирая листки полевой книжки, генерал начал говорить, что, в сущности, нет диспозиции и потому необходимо сделать такие-то и такие-то распоряжения. Суворов не возражал, только слегка кивал, когда генерал делал паузу.

Главнокомандующий как будто согласился со всем, что предлагал начальник штаба, и предложил ему разослать листки приказания генералам за его собственной подписью. Предложения Цаха были все пустые, исполнение их было или невозможно, потому что тот не знал изменчивого хода сражения, или по ничтожности своей они не могли повлиять на ход грозных событий. Генералы, к которым начальник штаба обращался, помнили суворовское приказание, что Цаха надо «слушать, но не слушаться».

Цах разослал вестовых и ординарцев со своими записками. Польза их была в том, что командиры узнают от ординарцев, где находится Суворов. Дальше генерал не знал, что ему делать.

– Не прикажете ли, господин фельдмаршал, узнать, почему не выступает Багратион? – спросил Цах.

– Съезди, голубчик, сам посмотри, – ответил Суворов по-русски.

Цах поскакал к войскам Багратиона. Никифор принес охапку пахучего сена и предложил Суворову прилечь. Тот согласился. Никифор накрыл фельдмаршала «родительским» плащом, а сам сел на камень и тоже задремал, с ружьем, поставленным между колен…