Марсель Прево - Молох

Госпожа Молох встала и положила руку на плечо мужа.

– Ну, что тебе нужно? – крикнул профессор. – Почему ты постоянно мешаешь мне? Ах, господин доктор, женщины ужасное impedimentum! Ах, мы засиделись, пора в лабораторию… ну, да, да, я сам просил тебя напомнить… Ты – милая, верная подруга, Сесилия! Никогда не пропускайте часов обычного труда, господин доктор, это обеспечит вам счастливую жизнь!

– Ты забыл выпить свой кофе, Карл! – тихо сказала старушка.

– Ах, правда!

Молох одним духом опрокинул содержимое чашки в свой рот, за исключением той половины, которая бурыми потоками растеклась по его рубашке и жилету. Затем, послав всем присутствующим прощальный поклон, он взял под руку супругу и ушел с нею к себе.

– А теперь, – сказала Грета, – ты должен показать мне Ротберг.

Я повиновался подобно Молоху. Мы всегда повинуемся нашему женскому «импедиментум», будь у него темные или белые волосы.

Я прогулял с сестрою довольно долго. По возвращении я нашел на своем письменном столе письмо. По конверту и печати я узнал, что оно из замка. Это было письмо от майора Марбаха и гласило следующее:

«Господин доктор, благоволите явиться сегодня вечером в девять часов в кабинет его высочества, которому благоугодно принять Вас в частной аудиенции. Ваш покорный слуга, граф Люций Марбах».

«Отлично! – подумал я. – Мне предстоит головомойка: во-первых, за ссору с майором, во-вторых, за обед с Молохом. Сегодня я не в очень-то примирительном настроении духа. У меня имеются сбережения в три тысячи марок, и, если принц выведет меня из себя, я уеду вместе с Гретой».

Но в тот момент, когда я мысленно произнес последние слова, мое сердце сжалось от смутной печали, и у меня на губах явилось ощущение поцелуя принцессы.

«Неужели же я менее свободен, чем думаю сам?» – спросил я сам себя и… не мог ответить себе на этот вопрос.

Поужинали мы с Гретой в общем зале. Граус, подобно большинству немецких содержателей гостиниц, по вечерам не держал общего стола. От половины седьмого до десяти часов вечера каждый являлся, когда ему угодно есть блюдо по особому заказу. Грета заметила, что каждый член семьи распоряжался своей порцией, не обращая внимания на соседа. Отец ел шницель, мать – яичницу, дочь – холодную ветчину, сын – пирожное; никто не делился друг с другом. Зато я и Грета, со своей стороны, возбуждали любопытство соседей тем, что по-братски делились друг с другом заказанными нами порциями.

Когда я отправлялся на аудиенцию к принцу, Грета сказала мне:

– Я иду спать. Я просто опьянела от воздуха и падаю от сонливости. Когда ты вернешься, обещай пройти через мою комнату и поцеловать меня, даже если я буду спать.

Я обещал.

Когда я выходил за дверь, Грета вдогонку крикнула мне:

– Даже если я буду спать!

От виллы «Эльза» до дворца было около трех четвертей километра, и я прошел их пешком. Ночь была свежей, почти холодной. Подняв взор, я мог созерцать сверкающий экземпляр небесной карты, где звезды были обозначены на темном фоне золотыми пятнами. Прямо передо мной, как раз над замком, сверкали Гиады, воспетые Гомером. Аркур прищуривал свой красноватый глаз из-за вершины леса. И мне пришло в голову: если смотреть с Аркура, то какая разница будет между учителем французского языка и маленьким немецким властителем? И под влиянием этих космических рассуждений я твердым шагом свободного и уверенного в себе человека прошел воротами замка, поднялся в вестибюль и дошел по лестнице до апартаментов принца. Здесь камердинер распахнул передо мною дверь, громко провозгласив:

– Господин доктор Луи Дюбер!

Принц сидел перед письменным столом, заваленным бумагами и книгами. Он писал что-то. Знаком он предложил мне подождать. Я стоял, ожидая, пока принцу заблагорассудится обратить на меня внимание, и вознаграждал себя тем, что с иронией думал о важном значении работы его высочества для европейской политики.

– Пожалуйста, присядьте, господин доктор, – сказал, наконец, мой повелитель в высшей степени милостивым тоном, указывая на кресло рядом со столом.

По-французски он говорил великолепно.

Я уселся. Принц продолжал писать, что давало мне возможность рассматривать его так же отчетливо, как под микроскопом: он сидел совсем близко от меня, и на его лицо падал сильный свет от абажура лампы. Он был жирен, обладал розовой кожей и неопределенным, впадающим в серый тон, цветом белокурых волос. В уголках его глаз около век замечались глубокие морщины, какие обыкновенно бывают у всех близоруких от постоянного прищуривания. Во время писания он тяжело дышал. Губы, очерченные довольно определенно, в достаточной мере породистые, двигались, как будто он произносил те слова, которые писал, и концы лихо закрученных вверх белокурых, сильно нафабренных усов постепенно поднимались и опускались, отбрасывая на щеки движущуюся, немного комичную тень. Я рассматривал его со своеобразной, любопытной симпатией. Я забывал его ранг: это был подобный мне человек, на котором годы оставляли свой отпечаток, как оставляли его и на мне самом, человек с домашним очагом и привязанностями. А я… я собирался украсть у него часть его собственности и покоя!

– Господин доктор, благоволите извинить меня, – сказал принц. – Я кончал телеграмму, которую хочу послать американскому изобретателю Сильверсмису, только что сделавшему существенные улучшения в конструкции автомобиля. Завтра эта телеграмма появится в «Ротбергской Газете».

Я поклонился, но не выказал любопытства ознакомиться раньше всей Европы с этой международной бумагой.

У принца вырвался нетерпеливый жест, затем он резко сказал:

– Сегодня утром, господин доктор, у вас произошло что-то вроде… ссоры, или – вернее – конфликта с графом Марбахом?

– О, ваше высочество, – ответил я, – выражение «конфликт» слишком сильно. Граф приказал его высочеству наследному принцу вернуться в замок в такое время, когда, в силу своих обязанностей, только я один и имел право приказывать что-либо своему ученику.

– Ну да, ну да! Подобные маленькие… разногласия происходят при всех дворах… и я скажу вам с самого начала, что отнюдь не имею против вас никаких претензий за это… Это показывает только, что каждый из вас ревностен в своих обязанностях и ревниво стоит за свои права… Я не могу порицать вас за это и не скрыл этого от графа Люция. – Он продолжал с оттенком смущения: – И я надеюсь также, что ваша сестра не сердится на чересчур резкий выговор, который она получила?.. Граф только исполнил свою обязанность, сделав замечание особе, вошедшей в парк без разрешения, но… я не хотел бы, чтобы эта юная девица обвиняла нас в… недостатке любезности. Пожалуйста, передайте ей вы, который знает нас, что если в Германии и царит железная дисциплина, мы – все-таки еще не варвары!