Майкл Гелприн - Под землёй и над ней

Потом это случилось у нас. Я не знаю, какая дрянь выпустила из пробирки смерть. Знаю только, что за несколько дней она охватила весь город, люди умирали тысячами, а тех, кто пробовал бежать, останавливали и расстреливали. Затем, на третий день, на город сбросили бомбы, и настал Здец. Выжила только часть детей, и только от четырех до пяти – те, кто уцелел при бомбежке и по неизвестной причине оказался иммунным. И выжили такие, как я, оказавшиеся иммунными по совсем уж неведомой причине. Сначала я думал, что я такой один. Я метался по подземелью, по туннелям метро, по заброшенным проходам, шахтам и штрекам. Я бежал на детский плач, бежал, как оголтелый, в темноте падая и вновь вскакивая на ноги, не обращая внимания на боль в переломанных ребрах. Я собирал детей, хватал их на руки одного за другим и тащил, воем заходясь от боли, в старый армейский склад, который нашел в первый же день случайно. На третьи сутки я выбился из сил, повалился у входа на склад на спину и потерял сознание. Наверное, я был без сознания больше суток. Когда я очнулся, детского плача снаружи уже не было. Я не могу себе этого простить, по сей день не могу. Продержись я чуть дольше, и я сохранил бы жизнь другим детям. Я не смог. Я вытащил только двадцать девять человек.

Из них в живых сейчас остались лишь девять. Я не смог уберечь и остальных. Каждый из них – мое проклятие, каждый. Восемь моих дочерей и двенадцать сыновей лежат в Черном Штреке, семейном кладбище Кротов. Сожженные, отравленные и расстрелянные теми нелюдями, которые окружают развалины города. Проклятым Карантином. Если бы на свете был бог, он не допустил бы этого.

Но Машенька верила и каждый день молилась в восточном углу, куда я повесил найденный в туннеле обрывок картины с изображением какого-то святого. Кто я такой, чтобы запретить ей это? По крайней мере у нее, единственной из нас, была хоть какая-то отдушина.

Мне двадцать пять, но я чувствую себя глубоким стариком, я стал стариком в один день, когда мне было всего шестнадцать.

Много позже, уже после того, как я нашел продукты и инструменты, обнаружилось, что из взрослых выжил не только я. На севере по Туннелю от нас живет семья Иваныча, у него осталось четверо детей, а у Николаевны, которая с юга, – одиннадцать. Был еще Егорыч, но ему повезло – он не пережил своих детей. Умер в один день с ними – семью окружили и сожгли прямо в убежище.

А нам, остальным, не повезло, и мы хороним своих детей, одного за другим, и не можем уйти вслед за ними, потому что пока еще нужны тем, кто остался.

– Маша, – сказал я, – ты должна была меня разбудить, понимаешь, должна. Мы не можем, не должны мстить, нас мало, нас очень, очень мало. А их много, и оттого, что мы мстим, их количество не уменьшится. Место убитого у них сразу же занимает другой. Я хочу, чтобы вы все это поняли.

– Я знаю, Палыч, – сказала Маша и расплакалась. – Но я ничего не могла сделать.

– Ладно, дочка. – Я поднялся на ноги. – Сходи, разбуди Рината и Толика. Они пойдут со мной навстречу ушедшим. Напомни Ринату, чтобы взял оставшийся винтарь.

Собрали нас всех в пятницу утром в штабе – офицерский и сержантский состав трех смежных секторов. Что ж, прибыли, расселись, я рядом с Максом устроился, и только мы рты раскрыли, чтобы новостями обменяться, как явился Полкан и с ним двое штатских. Тогда Павиан на нас цыкнул, заткнулись все, и Полкан такую речугу задвинул:

– Хочу поздравить всех с хорошей новостью, – сказал он. – До сегодняшнего дня ее держали в тайне. Так вот, Брюссельской Зоны больше нет, господа. Тотальная операция удалась, всех носителей вируса Бугрова – Циммера удалось локализовать и уничтожить. Теперь на Земле осталось лишь четыре Зоны, и приказом Особого Комитета ООН наша – следующая. Детали атаки мы обсудим с господами офицерами позже, а сейчас прошу вас, мистер Грин.

Лысоватый коротышка при галстуке поднялся и затараторил про политику и прочую муть так, что у меня зубы свело, тошно мне стало, даром что половины я не понял – слишком быстро лысоватый трендел. Нет, поначалу-то я следил, когда он про то, что человечество разделилось на две расы, выдал. Дескать, была одна раса, а стало две: мы, люди, и они, нелюди. Расы, мол, борются за существование, так что если мы позволим нелюдям выйти из Зон, то они победят. Мы вымрем, а их раса распространится по Земле. На этом лысоватый мистер Грин отдышался, нос в платочек опростал и заладил уже про политику. Сколько в нас этой мутоты уже вбивали, аж противно. А теперь – особенно, когда через несколько дней подыхать.

Выслушали мы по сотому разу, что Зоны – гнойники на теле Земли, что человечество тратит огромные ресурсы на карантины, что опасность новой эпидемии существует до тех пор, пока жив хотя бы один пассивный носитель вируса, и прочую в зубах навязшую лабуду. Полчаса Грин трепался, смотрю – у Черномазого Джерри уже скулы сводит, а он, между прочим, такой же америкос, как и Грин, только черный. Подмигнул я Джерри и кивнул на его распинающегося земляка, а Черномазый в ответ исподтишка показал средний палец – это они так к нехорошей маме посылают. Славный он парень, Джерри, веселый, даром что черномазый.

Мистер Грин, наконец, отстрелялся, но только я вздохнул с облегчением, как второй штатский вступил. Этот попом оказался, то ли католическим, то ли протестантским, хрен разберешь. И такое развел, что по сравнению с ним мистер Грин – настоящий молчальник.

– Вы, – сказал, – герои все, Божье воинство.

Тоже мне воинство. Деньжищи нам огромные платят, вот и все воинство. А салаг и медиков пригоняют сюда со всего мира на полгода, службу отрабатывать, да еще почти забесплатно. Полгода оттрубил – и домой, к мамке под юбку, в Финляндию свою или Голландию. Толку от них, от салаг, не было и не будет, так, пушечное мясо – и все.

Долго ли, коротко, всякой напасти бывает конец. Отстрелялся и преподобный, стакан воды под конец выхлебал и лоб утер. Вспотел, бедняга: трепотня – занятие сложное, навыка требует, не то что, например, подыхать. Так или иначе, штатские наконец свои манатки собрали, с Полканом поручкались и усвистали, а мы расслабились и приготовились дело слушать, а не словесную лабуду.

– Операция назначена на четверг. – Полкан галстук ослабил и рукой махнул: вольно, мол, служивые. – Одновременно пойдут все сектора. Наша задача – проникнуть в подземелье через наружные ходы и двигаться на юг, уничтожая на своем пути все живое. Под комбинезонами химической защиты каждому иметь бронежилет. При разгерметизации или повреждении воздушных фильтров пострадавшие немедленно возвращаются назад и проходят контроль на наличие вируса. Остальные движутся вперед по ходам, идущим параллельно реке, что бы ни случилось. И так до соединения с Южной группировкой. Вопросы?