Алексей Иванников - Заслуженный гамаковод России

Кто вы такие? И что вам надо? И что вы хватаете меня за руки? Уберите руки! Я – уборщик?! Ну да: я уборщик… А что я делаю на трибуне в качестве лектора? Пытаюсь рассказать всем желающим – как можно обмануть злую несчастливую судьбу и вырвать у неё кусок счастья, и чтобы доказать, что я гожусь на большее – чем мыть полы или расставлять стулья. И что не случайно я проделал такой сложный и долгий путь, который – когда-нибудь! – трансформируется в новый взлёт, и вы – уберите руки, наконец! – ещё сами будете умолять меня учить трейдерскому искусству, и уже не эта жалкая парта будет моей законной трибуной, а сотни тысяч и миллионы будут слушать и внимать каждому моему слову!

2009

Я – собака, и должен вести себя как собака, то есть проявлять преданность и послушание по отношению к хозяину, настороженно и напряжённо всматриваясь одновременно в окружающий мир и других людей, умея выделить среди них тех, кто хозяину нравится и с кем у него могут быть даже сверхблизкие отношения (как у меня с болонкой Мартой из соседнего подъезда), и в то же время сдерживая на дистанции всех прочих. Задачи не самые сложные: для такого пса вряд ли может найтись серьёзный соперник среди других собак, когда же речь заходит о посторонних хозяину людях, то одного моего вида бывает обычно достаточно для установления надлежащего порядка: я специально потягиваюсь, делая всего лишь лёгкую гимнастику, и открываю при этом пасть, давая полюбоваться крепким прочным частоколом зубов. В сочетании с гибкостью и силой моего тела обычно это производит впечатление: краешком глаза я наблюдаю, как они меняются в лице и движениях, уже совсем по-другому чувствуя себя в непосредственной близости от столь заметной силы. Хозяину явно нравится такое: нравится ощущать себя сильным и могущественным, способным повлиять на всех на них и в то же время находиться в полной от них независимости. Он не злоупотребляет очевидным преимуществом: сколько раз он мог дать мне команду, которую я с лёгкостью бы выполнил: покусать или прогнать неприятного ему человека или взгреть приблудного жалкого барбоса – что может быть проще! – однако никогда ещё он не давал мне ясных чётких указаний, и иногда я действую на свой страх и риск.

Я ведь не жалкая такса или болонка: эти жирные колбаски на крошечных лапках могут лишь яростно тявкать, в реальном же сражении они абсолютно ни на что не способны. Глядя на них сверху – с высоты настоящей полноценной лайки – можно лишь посочувствовать им и всем их родственникам и предкам: что совершенно не отменяет покровительственного и снисходительного отношения и не мешает при случае дёрнуть за ухо или хвост этакую жирную колбасятину, жалобно визжащую и зовущую хозяина. Я, однако, внимательно отношусь к окружающей обстановке, и при малейших признаках изменения ситуации готов дать дёру: и только они меня и видели.

Главное ведь что: главное – соотношение сил , позволяющее одним – более сильным – диктовать свою волю всем прочим, которым следует признать это и подчиниться. Очевидное правило, не допускающее возражений и исключений: даже люди живут в соответствии с ним, а что уж говорить про тех, кто находится в их власти и полностью зависит от их воли и желания.

Лишь мы, собаки, а также кошки имеем более привилегированное положение: мы являемся младшими партнёрами людей, занимая – каждый в своей стае – пусть и подчинённое, но вполне значимое положение. Вожак – хозяин – приносит еду и заслуживает уважения и первенства уже за одно это, что же касается остальных членов стаи, то здесь всё строго индивидуально. Моя же стая: хозяин и я. И очередная женщина, к которой он почувствовал влечение наподобие того, что заставляет даже самых преданных псов оставлять на время дом и собираться уже в чисто собачьи сообщества, решающие время от времени свои внутренние вопросы.

Но разве может какая-то женщина повлиять на давно сложившийся порядок, освящённый временем: я был, есть и буду вторым в своей стае, и никакие изменения не могут оторвать меня от хозяина, которого я только и люблю и уважаю всей своей душой. Все же прочие должны стоять ниже: им позволено лишь гладить меня и расчёсывать шерсть, свалявшуюся и пропитанную потом и грязью: они делают мне приятно и ублажают меня, и кто же откажется от лишней помощи и сочувствия, сопровождаемого явным почётом и уважением?

Однако совершенно не означает это, что я готов проявлять ответную любезность: конечно, я могу лизнуть руку или повилять вежливо хвостом, выражая осторожную радость, но ждать от меня чего-то большего? Я ведь хорошо вижу, что мой хозяин думает про человека, с которым разговаривает: и лишь природная сдержанность и воспитанность не позволяют мне озвучить тщательно скрываемое. Сталкиваясь с соседом, живущим ниже – что происходит довольно часто во время прогулок – хозяин морщит лицо и отворачивается, и только наглость и настырность соседа заставляют его вступить в разговор. Разумеется, я не в состоянии понять смысл беседы: только совершенно явно речь идёт о не самых приятных вещах, затрагивающих моего хозяина: он старается уйти и отвязаться, но разве можно легко уйти от типа, норовящего схватиться за куртку или пиджак? Он берётся пальцами за лацкан и нагло надвигается, и что остаётся мне делать? Уж тут-то я показываю зубы: подобравшись, я начинаю рычать, сначала тихо, потом наращивая громкость, пока до наглого типа не доходит серьёзность и опасность ситуации: он наконец видит приоткрытую пасть и капающую слюну, и только резкое отступление может помочь ему в такой ситуации, потому что хозяин – единственное, что у меня есть и из-за чего я могу по-настоящему напасть и перегрызть глотку.

К счастью, такого пока не случалось: все возможные противники вовремя останавливаются и дают задний ход, хозяин же не поощряет меня на самые крайние проявления. Самое большее, что я могу себе позволить в его присутствии – разок несильно куснуть возможного агрессора – тут же отступив и приготовившись к защите. Однако ни разу ещё не последовало продолжения: в крайнем случае возникают визг и вопли, и противник кричит и размахивает руками, только сильнее зля и подстёгивая меня, и здесь уж я советуюсь с хозяином, обмениваясь с ним внимательными взглядами.

Так же вот было и сегодня: завершив обход основных меток, мы уже подходили к подъезду, когда неожиданно выскочили два типа и встали на дороге. Я сразу насторожился: чтобы кто-то смел мешать моему хозяину? Когда такое было? Но оглянувшись, я заметил испуг: он не оттолкнул их – как сделал бы по обыкновению – и не прошёл мимо: он напряжённо следил за ними, топчась на месте и не пытаясь даже посоветоваться со мной. Наконец они заговорили: столько наглости и непочтительности по отношению к хозяину мне ещё не доводилось встречать в своей жизни, и даже я сам немного испугался, проникшись тревогой: а кто же они такие? К счастью, недолго продолжалось это: они закончили и отступили, и только тогда мы смогли войти в дом и подняться в квартиру, где жили всё последнее время.