Яна Жемойтелите - Высоко-высоко…

– Очень вкусно. – Сунув соломинку в рот, Маринка наконец включается в ситуацию.

Но почему вдруг Павлик забирает маму из кафе?

– Я даже не представляю, что там в «Воробьях», – на всякий случай уточняю я.

– В «Воробьях»? Типовые коттеджи. Мы возле самого леса живем, по вечерам даже жутко бывает. Прошлой зимой соседскую кошку утащил волк. Дорогу потом к нам до сих пор не проложили, грязи по колено.

Но стоило ли выбираться в центр ради лекции о гомеопатии?

– Марин, ты о чем-то поговорить хотела?

– Да, лекция. Если в пятницу через неделю? Я как раз отдыхаю в пятницу. – Она знакомым жестом поправляет выбившуюся прядь, и в раструбе рукава ее обширного свитера вроде бы мелькает здоровенный иссиня-желтый синяк на запястье. – Лекция у меня на час, потом вопросы. Лучше, если придут молодые мамочки или бабушки.

Она еще что-то говорит о том, почему именно болеют дети, то есть причина болезней – не инфекции и не простуда. Но я почти не слушаю, стараясь поймать в раструбе рукава покалеченное запястье. Да что же это такое?!

– Павлик приехал, – бросив взгляд в окошко, Маринка сворачивает разговор. – В общем, мы договорились. Ровно через две недели в пять.

Я согласно киваю, и у меня возникает подозрение, что Маринка почему-то не хочет, чтобы Павлик узнал про эту лекцию. Однако он уже стоит в дверях. Кажется, это действительно он, Маринкин сын Павлик: длинноволосый брюнет с оливковой кожей, пожалуй, слишком красивый для наших краев, в которых мужички либо кряжистые, приземистые, либо хлипкие, что болотные осинки. Мама его спешно натягивает курточку и, кивнув мне на прощание, отчаливает. Когда они покидают зал, я замечаю, что Павлик сильно хромает. То есть не просто припадает на правую ногу, а именно заваливается, и сразу чувствую небольшой укол разочарования. Вернее, становится очень обидно, что парень такой красивый – и вот хромой.

Когда, расплатившись, я покидаю кафе, они все еще стоят на крыльце и, кажется, о чем-то спорят, однако при виде меня резко смолкают.

– Это Павлик? – спрашиваю я одновременно Маринку и Павлика.

– Да, – отвечает Павлик. – А вы Анна Константиновна?

– Угу.

Мне сразу хочется зарыться носом в воротник пальто и побыстрее скрыться – именно от собственного отчества. Обидно, честное слово, когда молодой мужчина к тебе по отчеству, но одновременно внутренний противный скептик успевает вставить шпильку: «А ты как думала, старая?..»

– Вы на какую-то артистку похожи, – неожиданно говорит Павлик.

– Софи Лорен? – Я саркастически усмехаюсь.

– Нет, Катрин Денев! Точно. Профиль, волосы.

Тряхнув шевелюрой, я предпочитаю растаять в вечерних сумерках. В центре города они до сих пор сравнительно романтичны. То есть по сравнению с юностью. Тогда казалось, что сумерки проявляют какие-то тайные стороны, смыслы нашего города. Какие именно? Я так и не сформулировала для себя, но не могло же так быть, что вот написано на доме: «Столовая № 2», и ничего иного эта надпись не подразумевает. Ведь даже внутри столовой есть зал, в котором едят и в котором более-менее красиво и чисто, а есть кухня и подсобки, которые никому не показывают и в которых красота уж точно не ночевала. И подсобные рабочие ругаются матом. Хотя это уж слишком грубый, обратный пример. А мне хотелось как раз иного, чтобы за стенами домов скрывалась некая необыкновенная жизнь. По крайней мере, не та, которой жили мы: школа-дом-двор-дом-телевизор. И я думала, что эта необыкновенная жизнь вот-вот начнется, стоит мне только окончить школу, потом университет.

В витрине бутика плакат навязчиво советует: «Пусть за тебя говорит твоя обувь». О нет! Это чтобы я пришла, например, в Пенсионный фонд, а мои башмаки вдруг бы распахнули подметки с мелкими гвоздиками-зубами и сказали, что эта девушка достойна гораздо большего, нежели вы можете дать. Запахнув потуже пальтушко, я шагаю в сумерках к остановке. И где-то высоко-высоко, на чьем-то балконе, раздается едва уловимый перезвон. А может, мне только кажется. Или это отзвуки моей непрожитой жизни.

Всякий раз, включая душ, я намереваюсь постоять под ним подольше, поплескаться, как это показывают в кино, с фырканьем. Но стоит потокам воды смыть первую усталость и прочее, что там накопилось за день, как тут же сквозь струи продергивается противный вопрос: а что я тут делаю? Что я тут стою как дура? Даже если нет никаких неотложных дел, этот вопрос все равно прорастает. Может быть, потому, что всю прежнюю жизнь, до того как сын обрел кое-какую самостоятельность, приходилось спешить, суетиться, и ведь мне казалось, что это и есть жизнь. А теперь выясняется – суета. Да, именно, суета сует. Екклесиаст определенно депрессивен, но именно этим прав. Как правы дети, отмечая свое появление на свет громким плачем. Плач – естественная реакция на жизнь, но я уже не помню, когда и плакала.

Однако сегодня я долго стою под душем, позволяя воде свободно обтекать тело. И столь же свободно, сами собой и будто даже независимо от меня текут мысли после этого разговора. Опять звонил странный тип, который звонит, только чтобы высказаться, ничего не требуя взамен. Пока что не требуя, по крайней мере. Он перешел на «ты», и я согласилась, потому что странно обращаться на «вы» к провокатору, который только и ждет, что ты сорвешься, ляпнешь лишнее. А что именно лишнее, довольно сложно определить, когда не знаешь, с кем вообще разговариваешь и чего конкретно он добивается.

– Ты одна? Можешь поговорить?

Я не сразу поняла, кто это, поэтому ответила неопределенно, хотя действительно сидела одна за стеллажами и пила чай, вернувшись из дома престарелых с КИБО. Маринки там на сей раз не было, остальное развивалось по обычному сценарию – выдача книжек, монологи о лексиконе Пушкина и просьбы старухи Казимировны купить ей голубые носки.

– Итак, ты наконец осталась сама с собой. Тебе не надо притворяться, изображать кого-то, кем ты не являешься на самом деле.

– А я, между прочим, никого не изображаю.

– Ну как никого? Например, скромную библиотекаршу, которая сидит в своем книжном подвале. А между тем ты достойна лучшей доли.

– С чего ты взял?

На несколько секунд в трубке воцарилось молчание, потом он наконец ответил, по-моему, невпопад:

– Большинство людей в нашем мире совершенно не ценят жизнь.

– Слушай, ты вообще кто? – Такие неопределенные ответы кого угодно способны вывести из себя. – Тебя как зовут?

– Зачем тебе мое имя? Разве оно способно что-то добавить к разговору или отнять? Имя написано в паспорте, но то ли оно, сакральное, настоящее имя, которое носит наша душа?.. Давай договоримся, что я – анима…

– Кто?

Он будто не услышал вопрос:

– Так ты не хочешь встретиться? Почему? Ты чего-то боишься?