Владислав Крапивин - Острова и капитаны: Хронометр

Толик заволновался и кивнул. Сел у холодного и чистого внутри камина. Султан прилег рядом. Курганов достал с полки желтую картонную папку.

– А камин у вас действует? – спросил Толик.

– Что?.. Да, конечно. Но тепла от него маловато, я печку топлю. Но можно и камин, возни только много… Разжечь?

– Да нет, я же так просто спросил…

Оглядываясь на Толика, Курганов сел к столу, раскинул папку. Странно замер над бумагами. Стало опять очень тихо, и снова Толик услышал медный стук часов. Зашарил глазами по комнате. Но в это время Курганов шумно вздохнул и сказал:

– Я сперва самое начало прочту, ладно?

Толик опять кивнул. Курганов надел очки, нагнулся над листом и глуховато заговорил:

– «Корабельный колокол в громадном обеденном зале, где стоял учебный фрегат, двойным ударом, слышным на трех этажах, отметил начало первой перемены…»

Пока Курганов читал, Толик пошевелился всего два раза. Первый – когда осторожно пересел поудобнее: устроился на стуле верхом, щекой лег на спинку. Второй – когда ногой толкнул Султана: тот, забыв о приличии, стал шумно чесаться. Чтобы не сопеть, дышал Толик, приоткрыв рот. От этого обсыхали губы, он водил по ним языком…

– Ну вот… – сказал Курганов и положил на папку вылезшие из обшлагов ладони. – Ну… как? Не понравилось, да?

Толик опять облизал губы.

– Понравилось. Только…

– Что? Ты не стесняйся, критикуй! – вскинулся Курганов.

– Да нет, все хорошо. Только жалко этого… Алабышева.

– Да? – обрадовался Курганов.

– Да, – вздохнул Толик.

– Но это же хорошо, что тебе его жаль! Значит… я как-то сумел это… передать. Показать…

– Сумели, конечно! А Фогту потом что было? Его правда выгнали из корпуса?

– Разумеется! Но не в нем дело. Он тут не главный герой, про него больше и не упоминается… А какие еще замечания?

– Никаких! Только… там немного одно место непонятно. Что случилось с лейтенантом Головановым?

– С Головачевым… Это, брат ты мой, самая печальная история. Я про него много пишу. Я ведь тебе только пролог прочитал, а дальше будет про само путешествие.

– Это хорошо. А то я все думал: когда про «Надежду» и «Неву» начнется?

– Будет, будет и про это. Прямо со следующего листа… Можно, я тебе еще пару страниц прочитаю? Это про шторм, в который корабли попали в самом начале плавания.

– Ага! – Толик опять положил подбородок на спинку стула. Шторм – это приключение, это интереснее всего.

«Мрак был не черный, а мутно-зеленый – так, по крайней мере, казалось капитану. Он ревел, этот мрак, выл, свистел картечью морских и дождевых брызг и громоздился всюду исполинскими глыбами воды. Штормовые стаксели почти не давали кораблю скорости. Неуклюже, то носом, то бортом, валился он со склона волны, и казалось, что не будет конца этому падению. Достигнув подножия водяной горы, махина скрипучего парусника силою инерции все еще стремилась в глубину, черпала воду фальшбортом, набирала ее щелями разошедшейся обшивки, утыкалась бушпритом в накатившийся гребень. В это время упругая сила моря выталкивала корабельный корпус из водяной толщи, новая волна задирала «Надежде» нос, а очередной нажим бешеного норд-веста уваливал корабль под ветер и кренил до такой степени, что левый конец грота-рея вспарывал воду.

Свист воздуха в такелаже – тоскливый и более высокий, чем голос самого шторма, – надрывал душу.

Крузенштерн и второй лейтенант «Надежды», двадцатитрехлетний Петр Головачев, стояли у наветренного ограждения юта… Хотя едва ли можно сказать «стояли» о людях, которые мечутся вместе с растерзанным парусником среди стремительно вырастающих водяных холмов, скользят сапогами по мокрой палубе и то цепляются за планшир, то с маху ударяются спиною об упругий штормовой леер. И слепнут от хлестких клочьев пены.

Впрочем, какая разница, слепнут или нет. Все равно мрак…

Нет, какие-то остатки света все же были заметны в кипящей смеси воды и ветра. То ли пробивался в случайный разрыв облаков луч звезды, то ли сами по себе пенные гребни давали сумрачное свечение. Ревущая темнота была испятнана, исчерчена смутными узорами этой пены.

«Надежда» опять стремительно пошла вниз, а впереди и справа Крузенштерн угадал громадную волну с двумя пятнами пены у гребня. Они мерцали, как белесые глаза.

«А и правда – чудовище», – мелькнула мысль. Раньше Крузенштерн усмехался, когда встречал у романистов сравнения волн с живыми страшилищами. Он бывал во многих штормах и знал, что волны – это волны и ничто другое. Сейчас же сравнение пришло само собой. И Крузенштерн понял, что это – страх.

«Надежда» снова легла на борт, и пошли секунды ожидания: встанет ли? Со стонами начала «Надежда» выпрямляться.

«Господи, никогда не было такого…»

Не помнил он подобного шторма, хотя обошел на разных кораблях полсвета. Ни у берегов Вест-Индии, ни в Бенгальском заливе, где крейсировал с англичанами на их фрегате, ни в китайских водах, известных своими тайфунами, не приводилось встречаться со столь неудержимой силой стихии…

Палуба опять покатилась в глубину, шквал ударил в правый борт, оторвал от планшира Головачева, толкнул к бизань-мачте. Но через несколько секунд лейтенант снова оказался рядом.

«А ведь ему не в пример страшнее, чем мне, – подумал Крузенштерн. – Мальчишка… Хотя какой же мальчишка? Успел уже поплавать, побывать в кампаниях… Да и сам ты в двадцать три года считал ли себя мальчишкой? В скольких сражениях со шведами обстрелян был, в Англию попал на учебу в числе лучших офицеров… Да, но сейчас иногда вдруг чувствуешь себя ребенком. При расставании в Кронштадте сдавило горло слезами, как в детские годы, когда увозили из Ревеля в корпус…»

Сорвало кожаный капюшон, Крузенштерн опять натянул его.

«…А Головачев? Что я про него знаю? Единственный, с кем не был знаком до плавания. Посоветовали, сказали: искусный и храбрый офицер… А и в самом деле, держится молодцом…»

– Петр Трофимыч, как на руле?! – крикнул Крузенштерн и подавился дождем.

У штурвала были различимы фигуры в штормовых накидках.

– На руле! Дéржитесь там?! – перекричал шторм лейтенант.

– Так точ… ваш-бла-родь! Держ… – долетело до него.

– Кто рулевые?! – отворачиваясь от ветра, крикнул Крузенштерн.

– Иван Курганов и… Григорьев… ваш-сок-бла-родь…

– Круче к ветру держите, ребята! Все время круче к ветру!

– Так точ… Держим, ваш… родь…

– Крепко привязаны?!

– Так точ…

Опять чудовищный этот крен со стоном рангоута и мучительным скрипом обшивки. Встанем ли? «Ну, вставай, «Надежда», вставай, голубушка… Да выпрямляйся же, черт тебя разнеси!»

Это надо же, как взбесились волны! И не где-нибудь в открытом океане, а в проливе, в Скагерраке, хоженном туда-сюда не единожды… В том-то и беда, что в проливе. Кто знает, где теперь берег? Стоит задеть камни – и пиши пропало. До чего же обидно – в самом начале плавания…