Владимир Стрельников - Водяной. Книга 2

Оренбургскому губернатору это, конечно, не понравится. Но Перовский вообще человек непростой, прямо скажем. Еще бы, один из приближенных Николая Первого. Здесь и сейчас почти абсолютная власть. Не удивлюсь, что именно он и окажется наместником императора в Средней Азии или, как начинают говорить, Туркестане. Хотя, по сравнению с Оренбургом азиатские города, как мне говорят, не ахти. Глухая провинция. Да, дворцы знати богаты и прекрасны, но и только. Да еще попади туда, в эти дворцы. Рабочие кварталы (или маххалли) – чистые, аккуратные, скромные. Причем непривычные европейцу – глухие дувалы, на улицу выходят только ворота и калитки. Даже базары – так себе… и лавки в большинстве своем тоже убогие. В принципе, правильно, глухая провинция, застрявшая в веках. России придется немало сил приложить, чтобы вывести Туркестан из векового сна. Может, империя и не управится, придется Союзу доделывать. Откровенно говоря, не нравится мне современная Россия. Слишком сильная разница между людьми, крепостные крестьяне вообще за людей не считаются. Дворяне к ним относятся примерно так же, как к папуасам. Да и к солдатам и казакам не намного лучше. По крайней мере, те дворяне, которых я здесь видел. Вон те, например, которые сейчас что-то спьяну поют по-французски. Аристократы-дегенераты, бля. Нет, этого гвардейца я точно убью. Опять про меня несет бред и ахинею. Да еще стихами, мать его.

Нет, похоже, все решится сегодня. Прет сюда сей глупый человек, сопровождаемый офицерами, часть из которых уговаривает его одуматься, а часть напротив – готова присоединиться. Право слово – я никак не пойму, что тут делает толпа этих кавалерственных неумков? Что их на Кавказ не отправили, там ведь вовсю война идет с черкесами и прочими? О, вот и они…

– Вы, сударь, мерзки и противны! – Надо же, никак он мне решил стихами вызов бросить? Ну-ну.

– А вы глупы ультимативно! Что ж, сударь, коль таков удел ваш, готовы ль вы к резне баш на баш? – Получи фашист гранату. Глаза выпучил, ротиком хлопает.

А я неторопливо встал и коротко хлестнул его по морде лица, правда, вместо пощечины получилась оплеуха. И офицерик буквально улетел во тьму.

– Что-то низко пошел, к дождю, наверное. Не правда ли, Прохор Александрович? – Я повернулся к майору Озерову, одному из тех, что уговаривал этого хлыща успокоиться.

– Захар-бай, ну как же вы… Я думал, вы не подвержены бретерству. – Покачал головой умудренный жизнью и войнами старый вояка. Повернувшись к паре молодых, но протрезвевших гвардейцев, которые вытаскивали буяна из кустов, в которые тот улетел, спросил. – Как там Михайло Юрьевич?

Названный гусар стоял на ногах с трудом, пошатываясь и периодически закатывая глаза. Похоже, я его нехило нокаутировал. Махнув рукой, я налил полстакана вискаря и, подойдя к потерпевшему, влил его ему в глотку. Тот выпучил глаза, схватился за горло, что-то засипел и уснул почти мгновенно, свалившись на руки правому из спасителей.

– Тащите его в палатку. Проспится, а там поглядим. – Махнул рукой на него майор, пара солдат умело подхватили офицера под коленки и под мышки, после чего шустро уволокли его в лагерь. За ним, с моего молчаливого согласия, невесомой и безмолвной тенью ушла Аяна. Остальное офицерство тоже исчезло, после командного рыка майора. Озеров был старшим здесь, за исключением Перовского, но тот появлялся наездами и наскоками: губернаторство такого огромного края плюс неудачный в военном смысле и крайне удачный в политическом поход съедали все его время. Даже в Питер Василий Алексеевич пока не мотался, перебивался голубиной почтой и почтовыми сообщениями. Конечно, телеграф был бы много лучше, но вот чего пока нет, того нет. В России оптический телеграф есть от Петербурга до Варшавы, а электрический пока только в Питере, несколько коротких линий сообщения. Сюда, в Азию, пока только обычная почта. Хотя, надо сказать, весьма шустрая. Газеты из Англии появляются с месячными задержками, что весьма неплохо для конной тяги. Разумеется, срочную связь губернатора осуществляют специальные гонцы, но такое бывает нечасто. Смысла особого в этом нет, надежнее и проще держать голубиные станции. Правда, приходится дублировать сообщения, потому как соколов и ястребов здесь хватает.

Налив майору те же полстакана виски и придвинув к нему блюдо с заедками, я уселся снова на свое кресло и молча уставился на здоровенный месяц.

– Глупые мальчишки. – Озеров отхлебнул вискаря, хмыкнул, одобрительно прищурился и потянулся за куском бастурмы. – Лермонтова ведь уже разок выдернули из-под трибунала за дуэлирование. Отслужил в армии на Кавказе, успешно воевал, так нет, снова влез. На сей раз его к нам сослали, и здесь он успокоиться не может. Просьба к вам, Захар-бай. Если все же поединок состоится, не убивайте его. Михаил хороший человек, просто запутался.

Нихрена себе, это что, я сейчас Лермонтова приласкал? Откуда он здесь взялся, павлин расфуфыренный?

Внезапно я почувствовал рядышком присутствие Аяны. Повернув голову, я вопросительно посмотрел на нее.

Та коротко поклонилась мне и майору.

– Господин, нужна ваша помощь. – Вот так, похоже, оплеуха вышла слишком сильной. Или еще что? Ладно, пойдем.

– Извините, Прохор Александрович, труба зовет. Пойду, посмотрю, что с вашим поэтом случилось. Здесь чувствуйте себя как дома. – Я встал и откланялся, оставив майора в задумчивости попивать виски на моей террасе. Ничего, нанятый мною слуга ему его подольет, коль нужно будет, чаю вскипятит свежего или кофе сварит. Мансур, перс из Хорасана, достаточно шустрый и умелый уже немолодой человек, которого я нанял в Хиве. Точнее, выкупил на рынке рабов, куда его с семьей притащил разорившийся хозяин. Вот я его и выкупил с семейством, после чего предложил отработать долг. Семью поселил, после раздумий, в Ак-Молинском приказе, там все безопаснее. А сам Мансур уже три месяца служит мне здесь, на тракте.

Аяна привела меня в палатку Лермонтова, где вокруг него хлопотал немолодой слуга. Денщик стоял рядом с чашкой ледяной воды, куда слуга макал чистую белую тряпицу и прикладывал ко лбу болезного.

– Так, отойди, почтенный. – Я отодвинул слугу в сторону, положил руку на лоб поэта. Аяна молча вытолкала слуг из палатки и задернула полог. Три керосиновые лампы в разных углах ярко осветили передвижное жилище изнутри. Снаружи негромко молились старые слуги. Ничего, лишним не будет точно, любовь ближних лишней никому не была. Так, похоже, кровоизлияние я ему устроил. Вообще, любой нокаут этим крайне чреват. Потому, скинув халат в угол, закатал шелковые рукава иссиня-черной шелковой рубахи, ополоснул руки в чашке с водой и положил ладони на виски и темя уже потерявшего сознание поэта. Именно потерявшего сознание. Из-под моих пальцев потекла густая темная кровь, тут же превращаясь в светящееся облачко. Кровь – это концентрированная сила жизни, если знаешь как ее забрать. Я знаю, потому не упущу. А что, этого задиру и пьяницу я за «просто так» лечить должен?