Владимир Стрельников - Водяной. Часть 1-3

А сегодня вылупились мои новые русалочки, Айлин и Мавия. И я с ними и тремя их старшими сестрами отправился крестить их кровью и болью. Тут снова холера объявилась, неподалеку от Коканда целый городок заперли на карантин, со всей средневековой жестокостью. То есть никого из города не выпускают, попытавшихся выбраться ждет смерть от стрелы, пули или сабли. Правда, в сам город идут местные табибы, их ученики, муллы и студенты медрессе. Плюс поставляют продовольствие.

Вот я и решил, что здесь можно научить ценить жизнь и уважать смерть не хуже, чем вырезая десятки работорговцев. Никуда те от нас не денутся, а здесь наша помощь может оказаться критично нужной. Тем более, что эти девочки, уже в своей первой жизни, были тренированными убийцами.

Сборы были недолги, от Кубани до Волги… нет, немного не то. Но и на самом деле, сборы были недолги. Простые крепкие лошади, добротный армейский фургон, бинты и лекарства, что я с девочками делал хоть и потихоньку, но постоянно. И вперед.

Ехали именно по дороге, неторопливо. Пара полукровок-тяжеловозов легко перли фургон, три девочки спали в фургоне, я сидел на козлах, рядом со мной сидели Мавия и Марина, обе с тяжелыми четырехствольными дробовиками. Жуткая штука, надо сказать.

По дороге мы попали в караван лекарей, едущих в Беш-Арык, тот самый городок, в котором бушует холера. Пять осликов, запряженных в малые арбы, и десяток учеников, идущих пешком. И один-единственный очень старый дед-табиб, сидящий на первой арбе.

Я передал поводья высвистанной мною Анфисе, и спрыгнул с фургона, догнал арбу с дедом.

— Ассалом алейкум, уважаемый. Мое имя Захар-бай, я и мои ученицы следуем в Беш-Арык, желаем помочь страждущим. Вы едете туда же?

— И тебе здравствовать, Захар-бай. Видел я, как ты на своем воздушном шаре летал. И что тебе дома не сидится? Еще девок поволок… жить вам надоело? — На меня глянули неожиданно ясные и умные глаза пусть и старого, но вполне себе очень разумного человека. — Ты знаешь, что смертность в городе превышает обычную в восемь раз? Течение болезни страшное, выжившие гибнут от осложнений, и просто от голода и жажды, нет сил добраться до воды и еды. И уберечься почти невозможно, только спиртом руки мыть, и кипяченую воду спиртом разводить. По городу бродят пьяные целители — а пьяный целитель это почти мертвый целитель. Вода, вскипяченная, но остывшая и постоявшая так пару часов — снова становится опасной. Население города почти вымерло, из семи тысяч жителей уцелело около двух тысяч. И то — неизвестно, выживут ли они. Из целителей, имамов, учеников — погиб каждый второй. Каналы засыпаны, в городе нехватка воды. Колодцы сохнут. Дров уже почти нет, у кого есть силы — разбирают дома, снимают с крыш камыш и доски. Вон, смотри — как только мы пройдем ту заставу, пути назад не будет. Нас расстреляют аскеры, и сожгут тела.

— Нет в этом мире никого, кто знал бы волю аллаха. Но помощь ближнему своему — для врача обязательна, иначе мир рухнет. Я должен попытаться посмотреть, в чем дело. А девочки — они присягнули мне. Причем я не имею права освободить их от присяги. Кому они нужны будут кроме меня? — Я посмотрел на старика, на его учеников. Надо же, знали, на что идут, но молчат, не ропщут. Нет, конечно, противиться воле эмира это все едино что смертный приговор подписать самому себе — но на этих ребятах страха особо и не видать. Впрочем, молодость, и мусульманство. Бесшабашность и осмысленная отвага и жертвенность — жуткая смесь.

Около заставы нас встретили пара весьма воинских чинов, и мой знакомый-кукелташ. Они передали нам груженные спиртом, керосином, дровами и продовольствием телеги, несколько бочек с чистой родниковой водой на колесах, так сказать, водовозки, и проводили к начерченной на накатанной колее красной черте.

— Аллах акбар. — Старик несильно шлепнул по спине своего ослика камчой, и мы двинулись к распахнутым воротам города. Никто нас не встречал. Из-за городской стены поднимался столб черного дыма.

— Потому что без воды, и ни туды и ни сюды… — Я щелкнул кнутом, подгоняя старого мерина, запряженного в водную арбу. За мной привязаны за поводья еще три такие же, так что я сейчас не только водяной, но еще и водовоз.

Над воротами трепетал черный флаг, символ эпидемии. Сразу за ними никого, первые от ворот ворота закрыты и зачеркнуты поперек белым крестом. Следующие так же, и сплошь почти вся улица. На небольшой площади следы огненного погребения, причем неоднократного. Окрестные дома разобраны на дрова. И тишина, только крысы шмыгают по улице. А, здесь зернохранилище за стеной, вот они и носятся, тарятся кормом не хуже хомяков, пока их никто не гоняет.

О, вот и первые встречные. Пара усталых парней, один ученик лекаря, второй студент медресе. Оба в балахонах, масках и перчатках. Ну как масках — на лице намотана тряпка. Одежда практически черная, вся в следах от сажи. Могильщики, судя по топорам и лому, разбирают очередной дом на дрова. Взгляд у парней потерянный, безразличный, по нам только мазнули глазами, и дальше работать. Судя по всему, пьяненькие.

Дальше больше, и вот мы уже размещены в каком-то довольно большом доме, с вместительным внутренним двором и даже своим глубоким колодцем.

— Еще раз — не кипяченую воду не пейте. Руки обтирайте спиртом. И храни вас аллах. — Старик оглядел все наше сборище, и замотав голову шелковой тряпкой, пошел со двора. Ну а следом за ним мы, пора начинать.

И начали. Я и мои девочки, Марина и Хилола, подобное уже видали, но в меньших масштабах. А потому включились сразу, по отработанной методе. И начали вытаскивать людей. Но с каким трудом. И это мне не давало покоя. Такое впечатление, что что-то или кто-то жизнь из людей тянет. И из нас пытается, но не выходит. И потому я кое-что предпринял, кроме лечения больных, организации похорон, добычи ресурсов в умирающем городе. Неделю мы бились как рыбы об лед, пытаясь вырвать город из этой жути, но… погребальных костров становилось все больше и больше. Из тез парней, что пришли с нами — погибло от болезни трое. Один заболел, но девочки его выходили. Сейчас лежит пластом, сил хватает только до горшка сходить. Но тот и этому рад, жутко стесняется девчонок, когда те омывали его. Из тех лекарей, что пришли ранее, из студентов и священнослужителей — погибли две трети.

— Что скажете, усто? — Протирая руки спиртовым раствором, спросил я у подошедшего старика. Шерзод-табиб, слышал я это имя. Один из самых опытных хирургов этих мест. Пожалуй, один из самых талантливых медикусов, что есть сейчас на планете.

— Скажу, что дело плохо. Я не знаю, что это. Похоже на холеру — но это не холера. Это вообще ни на что не похоже, кроме как на козни иблиса. — Старик сам смочил спиртом тряпицу, тщательно отер руки, после чего подставил их под струйку воды, что из высокого кувшина лила Хилола. После чего ласково поблагодарил ее. Вообще, к моим девочкам у него очень странное отношение. Вроде как женщина прах под ногами мужчины — но эти девочки для него святы. Впрочем, все здесь, и имамы, и лекари, моим девочкам благодарны. Те отстирывают, отмывают, готовят. Помогают мне постоянно две, и три на хозяйстве. И даже мои русалочки уже на пределе. Я приказал им постоянно ходить в очешуенном виде, лишняя защита, но прикрытая одежкой. Впрочем, глаз у того же Шерзода-табиба еще тот, он наверняка все странности подметил, и не он один. Но никто вида не показывает. И не сказать, что народ испугался. Испугать тех, кто работает бок о бок со смертью крайне сложно, эти люди оставили свои жизни там, за красной чертой на дороге. Они не живут — они служат. Нет, не так. Они СЛУЖАТ. Именно так, служат вере, мечте, самой жизни. Служат ради других и самих себя, ибо не могут быть другими.