Владимир Бабкин - Император мира

Правда, доктор рекомендовал мне конные прогулки, но я так и не смог себя пересилить. Нет, если что, я с легкостью вскочу в седло и поведу дивизию в атаку или возглавлю парадный марш, но это если сильно надо. А так, чтобы ради удовольствия? Нет, увольте. Не мое это. Пока во всяком случае.

Поэтому наматывал я километры на более привычном и психологически более комфортном транспорте — на велосипеде. И пусть это не чудо технической мысли третьего тысячелетия, со всякого рода переключениями скоростей и прочими примочками, но это все же велосипед.

Вряд ли, конечно, я был предоставлен сам себе, все же это окрестности строго охраняемого объекта имперского значения, да и генерал Климович не просто так подробно расспрашивал о планируемых маршрутах моих велопрогулок, но на глаза мне никто не попадался, а я никого и не искал, не желая, с одной стороны, портить себе уединение, а, с другой, подводить охрану под конфуз и монастырь, ведь наверняка начальник моей личной службы безопасности строго-настрого приказал не отсвечивать и на глаза Императору не попадаться без особой на то нужды.

Да и не хотел я сейчас никого видеть. Думал думы тяжкие. И отнюдь не о международном положении я размышлял, и даже государственными заботами не был занят. Не мог ответить сам себе на простой вопрос — почему я за три месяца так и не попытался?

Нет, сначала утешал себя мыслью, что очень-очень сильно занят, что у меня заговоры, революции, войны и прочие мятежи. Мол, нет у меня возможности даже головы поднять, но вот, потом, как только все устаканится, я обязательно распоряжусь…

Но, не распорядился.

Три месяца я здесь и вот уже три месяца не знаю, как мне подступиться к этому вопросу. Я боялся. Боялся задействовать спецслужбы или Собственную моего Величества Канцелярию, опасаясь дать в чужие руки слишком многое, вручить рычаги влияния на мою скромную персону. Боялся утечки информации, боялся разговоров и грязных лап интриганов. Но, сейчас мне совершенно понятно, что панический страх у меня вызывает вовсе не все, перечисленное выше, а сама возможность найти и посмотреть в глаза. Ей и ему.

Нет, будь я обычным Императором, возможно мне было бы и проще. Ну, бывают жизни ситуации, когда прошлое вторгается в привычную и размеренную жизнь. Ты на то и Царь-батюшка чтобы принимать трудные решения. Но я не был простым Императором. Я проклинал себя за трусость, за малодушную попытку отложить или вообще игнорировать эту проблему, одновременно ловя себя на мысли, что не надо туда лезть, не надо ничего делать, не выйдет с этого ничего хорошего. Ни для кого.

Но, с другой стороны, есть, как минимум один человек, который знает, что я знаю. И пусть он во Франции, но когда-то же он вернется. Наверное. Впрочем, есть и в России еще как минимум два человека, которые знают страшную семейную тайну и мою роль в ней. Могу ли я вмешаться? Должен ли?

Тем более что я вовсе не собирался давать толчок лишним надеждам или лишним воспоминаниям. Это и так была слишком скандальная история, дорого обошедшаяся всем, кто в ней участвовал.

А ведь где-то там, на просторах России живет некогда любимая прадедом женщина. И где-то там живет мальчик, семи лет от роду. Мальчик, который является мне одновременно и сыном, и дедом.

Такой вот парадокс истории.

Имею ли моральное право вторгаться в уже как-то упорядоченную жизнь Ольги Кирилловны и мальчика Михаила? Да и в жизнь уважаемого полковника Василия Петровича Мостовского, который зная чей это на самом деле сын, признал его своим, не доводя дело до скандала всероссийского масштаба?

Возможно, после того, что я тут в этом времени уже натворил, глупо говорить о причинно-следственных связях, но, как бы то ни было, мальчик Миша — мой дед, а потому… Что — «потому»? В том-то и дело, что не знаю ответа на этот вопрос. С одной стороны, наверняка уже не будет у него впереди детдома и всего, с чем столкнется сирота, а с другой — кто знает? Как изменится ход его жизни? И имею ли я вообще касательство к его судьбе или я тут просто инородное тело в потоке истории и ее изменения на меня никак не влияют?

Опять же, вторгаясь в их размеренную и уже как-то устроенную жизнь, я, практически со стопроцентной вероятностью, подставлю их под удар, наведя на них всякого рода спецслужбы, российские и иностранные. Да и печальная участь графини Брасовой, захваченной и убитой отморозками-революционерами, что называется, заставляет крепко задуматься.

Однако, как бы то ни было, мальчик Миша — сын Императора, пусть даже об этом почти никто не знает. Но знаю я, знает его мать, знает полковник Мостовский, да и сам мой спаситель и мой, Имперский Комиссар Александр Петрович Мостовский, ныне Временный поверенный в делах России во Франции, тоже знает! Могу ли я оставить все так, как есть?

И не пущу ли я, в лице Ольги Кирилловны, в свой круг вторую графиню Брасову, которая захочет добиться своих целей, идя при этом буквально по головам? А у меня ведь есть и свои цели, и цели государства.

Много «за» и много «против».

Много вопросов.

И нет у меня ответа ни на один из них.

МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ИМПЕРАТОРСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ «МАРФИНО». 29 мая (11 июня) 1917 года.

Высочайшие аудиенции являются обязательным протокольным мероприятием для каждого министра. Вот только одни у меня появляются лишь от случая к случаю, другие же бывают у меня каждый божий день. И я начинаю уже сомневаться в правильности идеи перебраться в Марфино, ведь я-то тут, а моим министрам и генералам приходится ездить туда-сюда. В принципе, не так и далеко от Москвы, на доклад к тому же Ники в Царское Село так же катались из Петрограда министры. Но чем это кончилось? Впрочем, и к товарищу Сталину катались на ближнюю и дальние дачи, и ничего, не рухнуло государство.

Ладно, подумаю об этом на досуге, тем более что доклад главы МИДа Свербеева касался весьма серьезных вещей. Дела наши были весьма непростыми, пусть и кажется академику Павлову, что у нас все в порядке, кризис миновал и можно хорошенько поспать. Отнюдь-отнюдь. Все было сложно в Европе, не менее непросто в Америке, да и в России столько было всего, что…

Разумеется, Италия приняла призыв Петена и пообещала направить свои войска для наведения порядка в Окситании, к вящему раздражению официального Лондона. Но британцам все сложнее было разрываться между фронтом, удержанием порядка на севере Франции и своими домашними проблемами. А в той же Ирландии становилось все горячее. Тем более что самопровозглашенные власти в Дублине активно продвигали не только национально-освободительную карту, но и дополнили ее социалистической повесткой. А это производило нежелательный эффект на британские войска, брошенные на подавление восстания. Да и были в переброшенных из Франции войсках не только этнические англичане. По непроверенной информации, имели уже место даже случаи перехода отдельных частей на сторону восставших.