Владимир Бабкин - Император мира

Теперь, после весны 1917 года, только слепой может не видеть, что этот лозунг верен. Буржуазия воюющих стран первой поняла это! Вслед за Русским тираном она обратила под лицемерным прикрытием "ста дней для мира" штыки против пролетариев собственных стран. Превращение империалистской войны в гражданскую становится фактом. И не мы, не социалисты и пролетарии начали эту войну! (гул в зале)

Правительству Коммуны важно сейчас не только решить насущные чаяния масс. Жизненно необходимо лишить всяческой поддержки самозваные правительства Бриана и Петена! У Революционной Франции одно законное Правительство — это народное Правительство Парижской Коммуны! (аплодисменты)

Нам, собравшимся здесь социалистам и революционерам всех стран нужно стать опорой, вестниками Новой коммуны. Создать боевую партию социалистической революции! (бурные аплодисменты)

Я убежден, что пролетариат западноевропейских стран поможет нам довести дело социализма до полной и прочной победы.

Да здравствует революционная Коммуна Парижа! (аплодисменты)

Да здравствует всемирная социалистическая революция! (бурные аплодисменты)

Да здравствует коммунистическое будущее всего человечества! (Бурные продолжительные аплодисменты.)

МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ИМПЕРАТОРСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ «МАРФИНО». 4 (17) июня 1917 года.

— Ваше Величество!

Поднимаю голову. Полковник Качалов докладывает:

— Государь, срочная депеша от Министра иностранных дел господина Свербеева!

Опять что-то случилось. Читаю:

«Ваше Императорское Величество!

Только что нами получено известие. Германия признала парижское «правительство народной обороны» единственной законной властью Франции. Париж и Берлин уже заявили об отправке делегации для проведения мирных переговоров в Компьень.

Верный Вашему Величеству,

Свербеев, Министр, действительный тайный советник».

МОСКВА. ТВЕРСКАЯ УЛИЦА. 6 (19) июня 1917 года.

Из остановившегося трамвая повалил народ и меня несколько раз толкнули. Тут же двинулся встречный поток тех, кто пытался взять штурмом уже начавший трогаться вагон. Я выбрался из толпы и остановился, разглядывая какую-то афишу. Нужно подождать охрану, которая занимала свои неприметные места вокруг меня. Представляю, как в глубине души меня костерят мои безопасники во главе с генералом Климовичем за то, что не сидится вип-персоне в пределах охраняемого периметра. В народ его тянет, видите ли!

Да, время от времени, когда, простите за тавтологию, время мне позволяло, я выбирался на улицы Москвы, так сказать, людей посмотреть и при этом себя особо не показывать. Потому и был придуман вот этот образ потертого жизнью и войной штабс-капитана Артемьева, который служил на какой-то мелкой должности в архиве Военного министерства.

Какая-то сволочь наступила мне на ногу и, буркнув формальные извинения, исчезла в толпе. Да, тут тебе не парад. Ничего не попишешь, назвался штабс-капитаном — не зевай, дорогу тебе расчищать никто не будет, скажи спасибо, что незримая для окружающих охрана бдит и серьезных эксцессов не допустит. Впрочем, генерал Климович решительно зарубил мое первоначальное желание побродить в окрестностях Сухаревской башни, заявив, что никакая охрана в толпе на местном рынке меня не убережет, если не раскрывать мое инкогнито. И хорошо если просто кошелек подрежут, а можно и на удар ножом нарваться за здорово живешь.

Да, МВД борется, вон Анцыферов целый доклад представил касаемый…

— Поберегись, православные!

Я отпрянул от края мостовой, пропуская едущего с Камергерского переулка ломового извозчика, подвода которого была нагружена каким-то хламом, торчащим во все стороны. Тот покатил себе дальше, выкрикивая предостережения, весело переругиваясь с прохожими и другими возницами. Да, здесь тебе не Марфино. Смотри по сторонам, под копытами ломовой лошади или колесами трамвая тебя никакая охрана не спасет.

Вообще, как мне показалось, на улицах стало как-то оживленнее, чем это было месяц назад. Как-то бойчее, веселее что ли. Даже по сравнению с временами до Кровавой Пасхи, потрясшей всю Москву. Стало больше прохожих на улицах, как-то активнее пошла торговля, люди стали приветливее.

Внезапно какая-то бабка меня перекрестила. От неожиданности я даже остановился.

— Ты чего, добрая женщина?

Она вздохнула и ответила загадочно:

— Вот и тебя Господь сберег. Значит и мого Ваньку убережет. Скоро к семье вернется, сыночек мой.

Я сообразил.

— С фронта?

Та кивнула.

— С него, будь он неладен. Но уберег Господь народ свой, уберег Россию-матушку. Мир скоро. Домой солдатики вернутся. И Ванька мой вернется. Попомни мое слово, соколик!

Обнимаю старую женщину и говорю ей:

— Верь, мать, вернется твой Ванька.

Та кивнула и вытерла глаза платочком.

Я шел по Тверской и уже иными глазами смотрел на окружающих меня людей. Да, именно вот это ощущение скорого мира роднило настроение горожан. Словно после долгой и тяжелой зимы вновь показалось солнышко, забежали ручьи, зачирикали воробьи, весело забрехали собаки, и даже лошади с большей охотой потянули по улицам свои экипажи или подводы.

Появились на улицах гуляющие, заулыбались барышни, и даже наряд сестер милосердия смотрелся именно как наряд, а не как серая униформа. Жизнь возвращалась в Москву, в Россию и в Европу. Насколько я мог судить по докладам, даже во Франции скорое заключение мира считали делом совершенно решенным. Что уж говорить о той же Италии. Князь Волконский шлет весьма оптимистические депеши из Рима и не только касаемо близящегося перемирия.

— Ваше благородие, расстегайчиков не желаете? С мясом, с рыбой?

Я рассмеялся.

Да-да, охотно-с. Наверняка, шельмец, твой расстегайчик еще этим утром лаял или мяукал. Хорошо, если не попискивал. Шаурмячных тут еще не придумали, торговали все больше вразнос, но суть подобной коммерции от этого не менялась. А есть рыбу из Москва-реки начала XX века я бы и врагу не пожелал, учитывая, что об экологии в эти времена толком и не слыхивали.

— Нет-нет, любезный. Не сегодня!

Улыбаясь, качаю головой и продвигаюсь дальше по тротуару, стараясь держаться дальше от бордюра. Не хватало только огрести от проезжающего транспорта, который движется тут самым диким образом. И пока ничего с этим поделать нельзя.

Движение по улицам Москвы весьма оживленное, а улицы, в том числе и Тверская, этого времени, крайне узки, да еще и норовили изгибаться из стороны в сторону. Увы, это не прямые проспекты моего бывшего времени. Нынешняя Тверская скорее походила на Большую Никитскую, какой я ее помнил в начале третьего тысячелетия, чем на широкую главную улицу огромного мегаполиса. А, впрочем, разве прямые и широкие проспекты сильно спасали в будущем Первопрестольную от пробок? Ну, разве что во времена СССР, когда улицы УЖЕ были широкими, а автомобилей на этих улицах было ЕЩЕ мало. В нынешнее же время, мы находились на этапе, когда улицы ЕЩЕ узкие, а всякого транспорта уже более чем достаточно. Причем, не только автомобильного. Тут было всякой твари по паре — легковые и грузовые машины, ломовые извозчики и легкие пролетки, да и многочисленные сдвоенные трамваи, коими были забиты все основные улицы, не добавляли порядка в систему дорожного движения. Впрочем, никакого упорядоченного дорожного движения толком и не было, ибо каждый пер, куда считал нужным. Оттого поездки через Москву были еще тем приключением.