Станислав Городков - Вариант Новгород-1470

Короче, деньги на строительство храма… э-э, строительство «хором» — для будущих телохранителей — у Дана отсутствовали… временно отсутствовали. И пока Дан ломал голову, где их взять, кто-то решил усугубить положение Дана и Домаша, ограбив их мастерскую. Тати, похоже, знали или подсмотрели, что в усадьбе нет собак ни в единственном, ни во множественном числе — как-то так получилось, что не завели… Обо всем подумали, а про собак забыли. Но, зато, тати, по какой-то странной оплошности, не увидели только что нанятых в мастерскую стражников. И это, в итоге, им вышло боком…

Как будто специально, Дан проснулся посреди ночи и все никак не мог снова уснуть. Ворочался на лавке и думал, какого черта он не поговорит со Жданой и вместо этого каждый раз приходит в пустой — в смысле, без женского тепла и уюта — дом? Ведь, вот она желанная… стоит только собраться с силами и… Ему очень хотелось сжимать ее по ночам в объятиях, да и днем… тоже хотелось. И, вообще, хотелось… чтобы все время крутилась рядом.

— Конечно, — шустро перебирали лапками мысли в голове Дана, — и во дворе, и в доме у меня голо, ну, так это дело наживное. Вот, построю казарму, переберутся туда Рудый с Клевцом и Хотев… Георгий уже сейчас хочет собственный двор завести, Антонина же… — Неожиданно мысли Дана соскочили на иное: — Ха, а двор у меня военный городок напоминать будет… — Внезапно Дан услышал, ему показалось, что услышал — несмотря на закрытое окно — как там, где усадьба Домаша, резко и громко залаяла собака, собака соседей Домаша. Неприятный холодок просквозил душу Дана…

— Не понял, — вслух произнес он, приподнимаясь на кровати-полатях и приоткрывая окно — сдвигая с оконного проема дощечку-волок, закрывавшую изнутри окно. И тотчас услышал, сквозь лай, чей-то вскрик. Тоже в районе усадьбы Домаша.

— Черт, — прошептал Дан, — что там происходит? — И уже громче, сам себе: — Там что-то происходит! Подъем, — заорал он, скатываясь с постели и натягивая на себя портки, — подъем!

Спустя минуту он услышал грохот в комнате, где спали Рудый с Клевцом и новик Хотев. Когда, через десяток минут, Дан с Рудым, Клевцом и Хотевом… — хотел присоединиться еще и Георгий-византиец, но Дан так рыкнул на него, велев «не рыпаться» и охранять, подскочившую вместе со всеми, Антонину — как и Георгий живущую у Дана — что грек сразу утратил всю активность. А еще подумал — взгляд хозяина усадьбы, произнесшего непонятно-словенское: — «… не рыпаться» — теперь будут всю жизнь сниться ему в кошмарах. Греку, буквально, на мгновение, на одно очень нехорошее мгновение, почудилось, будто он попал в потусторонний мир и увидел глаза обитателя этого мира. Глаза того, кто давно уже не был человеком, а, может и никогда им не являлся… — когда, наконец, Дан «со товарищи» — своими телохранителями, ориентируясь на шум и крик, прибежал к Домашу, все уже было кончено. Один тать, не подавая признаков жизни, темной кучей, едва освещаемой светом луны, валялся на земле между старой печью для обжига и забором-частоколом, огораживающим подворье, забором, кстати, недавно обновленным общими усилиями Рудого, Клевца, Хотева и лично Дана — в качестве дополнительной физической нагрузки к руко-ногомаханиям. Второй «экспроприатор чужого имущества» сидел, прислонившись спиной к этому самому забору, ближе к воротам, и, судя по всему, тоже был не жилец. Как раз перед вторым «экспроприатором» и толпились все, почти все, собравшиеся ночные обитатели усадьбы Домаша, то есть — сам Домаш, охранник Микула — оставшийся после дня на ночное дежурство, старший художников Лаврин и Седой Хирви. И, если Микула, чудин и Домаш… — Домаш, явно, буквально еще 10–15 минут назад смотрел… надцатый сон. На его голове отсутствовала шапка, без которой он, обычно, никуда не выходил, а длинные волосы были всклоченны и незаплетенны в косы, впрочем, как и борода… — и, если чудин был более-менее одет, а Микула и Домаш очень даже одеты — первый в кожаной куртке-поддоспешнике поверх рубахи, второй даже в кольчуге, то о Лаврине, открывшем, после дикого ора Дана, калитку в заборе в одном исподнем, босиком и с факелом в руке, подобного явно нельзя было сказать. И все, кроме Лаврина, были вооружены — Микула и Домаш держали в руках копья, за поясом у Микулы торчала еще и секира, а у Домаша на перевязи висел меч — Домашу только шлема и щита не хватало для полноценного образа воина. Седой Хирви же держал в одной руке разряженный и совсем не маленький арбалет, а во второй такой же факел-паходню, как и у Лаврина. И за пояс его непонятной одежки тоже был заткнут топор. Дану, на какой-то миг, даже стало неловко — все, и его «архаровцы» в том числе, были с оружием — Хотев с топориком, Рудый и Клевец со своими клевцом и дубиной-шестопером, один он без оружия. Если не считать таковым его кинжалы… Но миг канул в вечность и Дан забыл о своей неловкости.

— Кто кричал? — возбужденно спросил Дан, быстро обводя взглядом двор.

— Если громче всех, то Лаврин, — отозвался, ухмыляясь, Домаш, и Дан непроизвольно посмотрел на художника.

— А что я? — обезоруживающе сказал Лаврин. — Тати же лезли…

— Да-а? — проронил-вопросил Дан. — Ну-ка, с этого места поподробнее!

— Тати к нам залезли, — удивительно спокойно, даже несколько флегматично, ответил вместо Лаврина Домаш. И, абсолютно равнодушно, уронил: — И попались… к медведю на обед. Вот этого Микула заколол, — Домаш кивнул на сидевшего спиной к забору татя. Дан шагнул ближе к освещенному тусклым светом факела мужичку. Крепкий, лет 35 на вид, а значит реально, минимум, на пяток моложе, аккуратно, именно аккуратно, подстриженный, без шапки — упавшая на землю, кургузая шапчонка лежала рядом, русоволосо-бородато-усатый, в коричневом, когда-то, а ныне просто потертом и залитом кровью кожаном куяке — поддевке под кольчугу — и пестрорядевых широких штанах. В добротных сапогах, обмотанных сверху каким-то тряпьём… Сидя и опираясь спиной на опоясывающий усадьбу забор, ночной грабитель пускал кровавые пузыри и в любую минуту мог окончательно загнуться. Пальцами правой руки мужик все еще сжимал толи короткий меч, толи очень большой нож с похожей на примитивную гарду защитой руки. Наверное, так не должно было быть, но Дан не испытывал никакого волнения от вида человека с, оплывающей кровью, раной в груди. Абсолютно никакого. Словно, он не был дитя 21 века и смотреть на человека, пропоротого железкой, а то и самому пырнуть кого подобной железкой, было для него вполне естественно. Кажется, «витающее в воздухе», выплывающее при каждом разговоре средневековое отношение к жизни и смерти, смерти от различных резаных, колотых, дробящих и рваных ран, повлияло и на него…

Дан выбил носком сапога оружие из пальцев разбойника, посмотрел внимательно на странный нож. Дан не был специалистом по холодному оружию средневекового Новгорода, но то, что перед ним не местное изделие, он догадался. Дан еще раз взглянул на татя.